Картонные звезды - Александр Косарев

Камо стоит молча, скорбно понурив голову. По его сонной физиономии никак нельзя понять, насколько глубоко он раскаивается. Мы-то его вполне понимаем. Сами еле держимся на ногах, и он просто на несколько минут опередил наши сокровенные намерения. Воронин же, излив на беззащитного грузина все свое негодование, приказывает срочно обеспечить связь с полком. «Куда так торопиться? — думаю я, буквально на ощупь разматывая катушку с антенными растяжками. — Все равно через полчаса станет совсем темно и вся наша псевдобурная деятельность утихнет сама собой». Но не тут-то было, и мои скромные мечты так и не осуществляются. Заводится двигатель грузовика, и под светом автомобильных фар мы трудимся до тех пор, пока действительно радиосвязь с основной базой не устанавливается. К нашему удивлению, вместо короткого доклада о том, что наша группа наконец-то готова к выполнению основного задания, затевается целый пространный «разговор» минут на сорок. По окончании его капитан, обремененный целым ворохом шифровок, озабоченно удаляется в офицерскую палатку. Проходит полчаса, час, начинается другой, но он так и не показывается. Предоставленные самим себе, мы некоторое время грустно сидим у костра, вяло обсуждая последние события, после чего потихонечку отправляемся спать. Для начала я пробую на ощупь ни разу не опробованную «кровать» и, только убедившись в том, что она не рухнет, осторожно усаживаюсь на туго натянутый брезент. Он слегка проседает под моей тяжестью и даже потрескивает, но… держит. Скидываю сапоги и, предвкушая скорый отдых, наматываю на голенища раскисшие портянки. Голова моя уже безвольно свешивается на грудь, и тут я с удивлением вижу, как по моей левой ноге резво карабкается ящерица. От неожиданности я стряхиваю ее и, судорожно пытаясь удержать равновесие, все же шлепаюсь на пол. Все хоть и устало, но явно издевательски смеются. «Ну вот, — подумалось мне, — хотелось тебе экзотики, вот и ешь ее теперь полной ложкой».

Мысли мои рассыпаются в прах, едва я касаюсь головой плотной ткани, и уже не вижу, как хвостатая проказница ловко взбирается мне на грудь и некоторое время стоит в боевой стойке, внимательно рассматривая мою небритую физиономию.

* * *

Работа, то есть та работа, ради которой нас и перебросили во Вьетнам, началась уже на следующий день. Не без трудностей, не без ненужной суеты и неистребимой российской бестолковщины, но все же началась. Практически сразу же, с самого первого дня, была определена и методика всей нашей деятельности. Поскольку нашей группе изначально планировалось стать миниатюрным филиалом основного КП, то и работу мы свою начали в точном соответствии с первоначальными задумками. В восемь утра взъерошенный Камо, отчаянно зевая, усаживался к передатчику и, заменив установочный кварц, выходил на связь с Ханойским центром объединенной службы ПВО, откуда получал последнюю, отработанную тамошним разведотделом сводку за вторую половину прошедших суток. Сводка просматривалась и расшифровывалась лично Ворониным. Избранные места, интересующие именно наш ОСНАЗ, он затем зашифровывал вновь и отправлял на камчатский ПЦ. Оттуда же мы получали задание на первую половину дня сегодняшнего. За какими частотами следует проследить, какие радионаправления держать под неусыпным наблюдением, а какие проверять лишь выборочно. Разумеется, указания даются не только телеграфному участку. Не забывается и перехват голосовых сообщений. Здесь за себя и временно выбывшего из строя Стулова теперь трудится один Щербаков. И надо честно сказать, что работы у него полон рот. Воздушная война расширяется стремительно, и поскольку ежедневно над нашими головами проносятся сотни несущих смерть и разрушение самолетов, ему приходится сидеть на посту практически без перерыва.

До обеда, то есть примерно до двух часов дня, все мы, буквально не разгибаясь, работаем по приему и первичной обработке сотен телеграмм и речевых сообщений. Затем Воронин делает из нашего утреннего улова своеобразную выжимку, которую Камо незамедлительно отстукивает в Центр. Оттуда же нам, как правило, отправляют новые директивы и ориентировки. Обеда как такового, по недостатку времени и собственно продовольствия, не предусмотрено. Ограничиваемся холодным зеленым чаем и остатками утренней каши (если, конечно, та осталась). И снова наушники на голову. Работать в походных условиях оказалось довольно тяжело, гораздо тяжелее, чем в полку. В кузове «радийной» машины, несмотря на то что мы прячемся в тени деревьев, после полудня начинается настоящий сеанс паротерапии. С одной стороны, оно и полезно, ибо вымыться толком негде, а с другой стороны, сколько же можно париться на пустой желудок?… В полном отчаянье мы сняли со второй машины временно бездействующий вентилятор и на скорую руку приспособили его под потолком «радийного кунга». Сильно не полегчало, но ощущение некоторого движения воздуха все же благоприятно подействовало на наше самочувствие. Обычная смена продолжается до восьми вечера, то есть до того часа, после которого всякая воздушная деятельность американских ВВС заметно снижается. А к девяти вечера вновь следует радиосеанс с Ханоем, спешное составление объединенной сводки за день и завершающий доклад в полк. Уф-ф-ф! И только после завершения этого ритуального действия мы наконец-то получаем относительную свободу. Слово «свобода» в данном контексте звучит, конечно, неуместно, но, тем не менее, определенное облегчение имеет место быть.

Утирая текущие по нашим лицам ручьи липкого пота, трусцой спешим к протекающей в долине реке, которая из-за нашего не очень удачного расположения слишком далека от нашего лагеря. Поэтому, чтобы не делать холостых пробегов, каждый из нас несет с собой какую-нибудь посудину (ведро либо канистру), чтобы доставить обратным ходом дефицитную в жару воду. Ведь ее на становище потребляют все — двигатели автомобилей, радиатор генератора высокого напряжения, умывальник, кухня, и мы сами без воды не можем прожить и дня. Поэтому и ходим за ней по два раза в день. Ранним утром, вместо зарядки, и вечером, вместо вечерней прогулки. Совмещаем, таким образом, приятное с полезным. В нашей лесной жизни все вообще так устроено. Если идешь в туалет, то будь любезен, прихвати на обратном пути хоть немного хвороста. Отправили проведать пострадавшего Стулова — зайди на солдатскую столовую, стащи хоть пару общественных кабачков.

Кстати, насчет «отправили проведать». Тут я выразился предельно точно. Поскольку мы все же военнослужащие, а не вольноопределяющиеся, то все делаем по команде. А команды, они всякие бывают. И приятные, и несправедливые, а зачастую и просто оскорбительные. Но можно понять и капитана, беспрестанно отдающего направо и налево всевозможные приказы и распоряжения. Он вынужден делать одновременно по десять разных дел. И помощи ему ждать просто не от кого. Стулов-то отдыхает в лазарете, а нас капитан рассматривает только как объекты для выполнения команд, а не как ближайших помощников. Надеюсь, я здесь достаточно ясно выразился. И поэтому он день ото дня становится все мрачнее и мрачнее. Доходит до того, что одного и того же человека он посылает одновременно в два разных места. Но до определенного момента Воронин все еще удерживал ситуацию, прибегая к хорошо отработанной в армии системе «кнута и пряника». Никакого пряника, впрочем, у него нет и в помине, и он обычно заменяет его безудержной матерщиной. Такая ситуация тянется дня три, а на четвертый случается своеобразный кризис. Вяло зреющий среди нас протест прорывается наружу. Началось все утром, во время так называемого завтрака.