Покой - Джин Родман Вулф

уродливой голове со слепыми глазами, открытым ртом и парящими в жидкости волосами.

– Я часто задавался вопросом, как у него хватило сил, чтобы взломать дверь. Джулиус вел активный образ жизни, но он был совсем не крупным мужчиной.

– Он купил лом, – сказал я. – После смерти мистера Тилли. Помню это совершенно отчетливо – он не смог найти ключ и отправился в хозяйственный магазин.

– Так или иначе, я никогда не верил в существование призрака. Я думаю, эта женщина была жива – она жила одна в той комнате, пока муж не стал ее бояться до такой степени, что упросил Джулиуса остаться с ним. Возможно, ты забыл об этом, но однажды, когда Джулиус шел по дорожке к дому, он увидел, как занавеска в передней спальне дернулась, однако в окне не появилось никакого лица. Такое наводит на мысли о «привидении», верно?

– Полагаю, что да.

Блейн рассмеялся.

– Я сам так делал – до того, как пришлось обзавестись этим креслом, – когда моей экономки не было дома и являлся нежеланный гость. Сейчас уже слишком поздно что-то доказывать, но держу пари, на стене напротив окна было зеркало. Сядь на пол под подоконником и отодвинь занавеску; человек, на которого ты смотришь, не увидит тебя в зеркале, потому что в комнате слишком темно. Держу пари, именно так она и поступила. После смерти мужа она тоже умерла – вероятно, пристрастилась к спирту и утонула в нем.

Я спросил, что случилось с мистером Пирогги.

– А, этот. Сбежал, прихватив двадцать пять тысяч или около того. По-моему, мы слышали, что он уехал в Гватемалу. Он мог бы взять гораздо больше, если бы захотел, но придумал для себя какое-то сложное оправдание. Оставил мне письмо, прямо в ящике для входящей корреспонденции, под какими-то другими бумагами, но я не прочитал – просто взглянул на конверт, понял, что это такое, и вызвал полицию. Наверное, оно все еще где-то хранится. Впрочем, ты же хотел полистать «Любвеобильного легиста»? Полагаю, тебе интересно, где я храню свои книги.

Мне и впрямь было интересно, поскольку в комнате книг было, насколько я мог видеть, всего две: справочник под телефоном на прикроватной тумбочке и записная книжка на смятом покрывале.

– Видишь вон ту дверь? Похоже на дерево, не так ли?

– Да, но не слишком.

– Ее установили, когда я был президентом банка – сейчас я председатель правления. Пожаробезопасное хранилище. Смотри сюда.

Блейн коснулся выключателя под подлокотником своего кресла и покатился вперед, чтобы открыть мне дверь. Комната, в которую он меня завел, была без окон и картин, вдоль стен стояли серые стальные шкафы.

– Защищенная от пожара комната, несгораемые книжные шкафы, – объяснил он. – Банк построил все это для меня, а затем списал как деловые расходы. Ты же понимаешь, приходилось хранить документы дома, и я до сих пор кое-что храню. Вся моя коллекция здесь – и только крупная война сможет ей навредить. Классификация по десятилетиям выпуска и перекрестные ссылки по авторам и темам – вон в той картотеке, с примечаниями о цене, состоянии, предполагаемой редкости, провенансе[67] и дате приобретения. Что тебя интересует?

– «Любвеобильный легист».

– Девятнадцатый век. Секундочку, я найду нужный шкаф. – Он достал из кармана халата связку больших ключей и одним из них отпер шкаф с толстыми дверцами. – Вот, пожалуйста.

Я открыл книгу наугад: «„Льстец! – ляпнула леди Луэлла. – От легкомыслия ласка не лучшее, любезнейший“. Луэлин Лайтфут, любвеобильный легист, и сам нуждался в ласке».

– Я не читал, – сказал Блейн. – И, вероятно, никогда не прочитаю. Как коллекционер, Джимми, ты поймешь: книга, достаточно ценная, чтобы возбудить мою алчность, слишком ценна, чтобы ее читать.

– Может, это и к лучшему.

Я закрыл «Любвеобильного легиста» и посмотрел на переплет, который казался (как это обычно бывает с переплетами изданий середины девятнадцатого века, когда их оценивают с современной точки зрения) несколько тяжеловатым для такого книжного блока.

– Полукожаный переплет, как видишь, – продолжил Блейн. – Телячья кожа, крышки с фасками. Естественно, переплетал ее не издатель. Роман выходил по частям, как произведения Диккенса и Теккерея. Читатель – если он решал, что дочитанная книга ему так дорога – нес собранные части в переплетную мастерскую и заказывал то, что было ему по вкусу и по карману. Можно отыскать тысячу разных переплетов действительно популярных вещей, вроде «Лавки древностей» или «Николаса Никльби». Эту книгу публика не оценила, и вполне возможно, ты держишь в руках единственный полный экземпляр в целом мире.

Корешок настолько разболтался, что края блока сверху и снизу стали неровными.

– Переплет расшатанный, – сказал я. – И крышки выглядят слегка потрепанными и испачканными.

Блейн улыбнулся: два ровных ряда вставных зубов, похожих на пластиковую окантовку цветочной клумбы в пасхальной витрине универмага, как будто желали спрыгнуть со старого лица.

– А ты знаток, Джимми, – проговорил он. – Я так и думал. Пятьсот долларов, и я не торгуюсь, когда покупаю или продаю.

– Нет, – возразил я. – Просто она слишком потертая для непопулярной книги.

– Это износ не от чтения. – Он поехал вперед, взял томик из моих рук и раскрыл его веером. – Ее хранили на чердаке – я бы сказал, лет пятьдесят или около того. Переплет расшатался, потому что книга лежала в основании тяжелой стопки, которую время от времени сдвигали.

Я подумал о маленьком Джо в его итальянском саду, заключенном в раму, и наклонился вперед, нюхая переплет, чтобы проверить, не пахнет ли он яблоками, но почувствовал лишь запах пыли и плесени.

– Как коллекционер, – продолжал тем временем Блейн, – ты должен знать разницу между злоупотреблением и износом от чтения. Здесь нет ни одной страницы с загнутым уголком, нет подчеркнутых слов или приписок на полях. Эту книгу прочитали самое большее один раз. Хочешь еще раз посмотреть? Увы, я не могу одолжить ее.

«Покоем придавило плантацию пахучих пиний, словно принц из притчи прильнул к принцессе; пиний податливые побеги прижались к пурпурным эмпиреям, как пухлые принцессины пальцы могли бы приласкать прелестного питомца. „Леди Луэлла“, – говорит Луэлин Лайтфут и лукаво умолкает. „Ласкайте“, – лепечет леди Луэлла».

– Значит, ты ее видел, – сказала Лоис Арбетнот, когда мы встретились у библиотеки.

Я кивнул.

– Понял, что в ней так беспокоит твоего друга?

– Нет. Это не порнография. Полагаю, роман мог показаться немного непристойным в эпоху, когда был написан, но сегодня он всего лишь комичный. В общем, это плохая книга, которая заслуживала забвения, и ее забыли. Ну надо же, заговорил в том же стиле. Вот зараза.

– Переживанья прочь – пусть пропадает посредственная проза. Славные сочинения существуют спокойно.