Правила абордажа - Сергей Самаров

Броуди подумал, что хотел бы сейчас оказаться именно там, в открытом океане. Там волны, должно быть, иные. Там должны идти настоящие обширные валы. Красивые, неостановимые, мощные. Ничего подобного человек создать просто не способен. Сам Баффало Броуди всегда мечтал делать то, на что способна только одна природа. Одна природа и он – профессор Стамфордского международного исследовательского института, самого крупного в мире исследовательского института, который занимается исследованием Непознанного.

Небольшая, высокая и изящная дизельная яхта Броуди волну в проливе держала легко. Он слегка пошевеливал штурвалом, чтобы разрезать пенные барашки округлыми скулами носа, и яхта почти не вздрагивала, только слегка приподнималась, иногда почти вздыбливаясь, если волна попадалась достаточно крупная.

Все правильно, все так же и должно произойти с другой волной. С искусственной. И произойдет. Он, Броуди, уверен в этом. Он уже столько раз испытывал это на стендах, что сомнений не осталось. Еще несколько лет назад, на другой еще яхте, ценой, пожалуй, в половину этой вот, он так же искал волну в проливе. Иногда и ближе к океану выбирался, где волны были покрупнее, покруче. И тогда он понял, что большую волну крошит на более мелкие каждое препятствие. Большие и мелкие острова разрезают ее, волнорезы возле Нью-Хейвена, Бриджпорта и самого Стамфорда продолжают это дело. И уже к самому Нью-Йорку доходят только мелкие остатки величественной океанской Единицы.

Но... И это главное... Этих волн – уже на окончании долгой водной дистанции – множество, и идут они одна за другой, идут постоянно, теснят следующая предыдущую. Можно было бы сказать, что толкают в спину, если бы у волны была спина. Именно это и надо Броуди.

Океанская волна, приходящая в пролив Лонг-Айленд, и стала для него «ньютоновым яблоком». Он столько лет уже бился над возможностью создать довольно продолжительные и устойчивые инфразвуковые волны, что уже почти отчаялся сделать это. Слабые колебания – пожалуйста, это делал и он, это делали и задолго до него. Одну большую и мощную волну тоже создать можно. Она может пройти страшной силой. И даст, конечно же, свой разрушающий эффект. Она может и город смести с лица земли, если найти достаточное энергетическое обеспечение и добиться синхронности действия сотни генераторов. Такое направление просматривалось и исследовалось, но какой смысл в создании аналога атомного оружия, энергетически более емкого и менее мобильного, чем простая бомба? Этот эффект не устраивает ни самого Баффало, ни его заказчиков – людей из известного пятиугольного здания близ Вашингтона.

За шумом волн, увлеченный борьбой с ними, он не услышал, как открылась за его спиной дверь каюты, хотя обычно замок щелкает довольно громко, и вышла Дороти.

– Телефон, – сказала Дороти коротко и протянула трубку радиотелефона.

Он положил ее узкую ладонь на штурвал и по привычке отошел в сторону. Баффало не любил, когда прислушивались к его телефонным разговорам. Особенно женщины, к которым он всегда относился слегка высокомерно и на способность которых молчать он не полагался.

– Броуди. Слушаю, – рявкнул он в трубку со всегдашним своим темпераментом.

Звонили из лаборатории. Доктор Кох сообщил, что пришло сообщение из Европы.

– Что там?

– Они пробовали...

– И?

– Много нюансов. Файл на мегабайт одного текста. Не телефонный разговор.

Такой компьютерный файл, понял Броуди, занимает, пожалуй, больше сотни страниц.

– Ясно. Возвращаюсь. Вышлите машину на пристань.

Баффало нажал кнопку отбоя и сразу почувствовал, что волна слегка «бьет» яхту. Рука у Дороти слаба, не выдержала направления. Он отдал женщине телефонную трубку и снова взялся за штурвал. Резко потянул на себя дроссель – добавил обороты. Дороти, спускавшаяся в это время по трапу в кокпит, виляющая красивым задом, чуть не свалилась с трапа и громко вскрикнула. Баффало оставил это без внимания. Он выпустил еще на полтора фута киль, резко набрал скорость и развернул яхту в крутом вираже.

Если бы Дороти вылетела за борт, он даже почувствовал бы некоторое облегчение. Это было чем-то сродни закону выживания. Выживает сильнейший. Не умеешь удержаться – падай, большего ты не заслуживаешь. Мужчина ты или женщина – какое это имеет значение. Но он, Баффало Броуди, чувствовал бы себя в этот момент именно тем, кто выживать умеет. Естественно, пришлось бы потерять время, вытаскивая Дороти из воды. Но после того, как он ее вытащит, его чувство собственного удовлетворения только возрастет. Еще бы, тогда он в дополнение ко всему окажется спасителем.

Яхта набрала ход, двигаясь в одном направлении с волной и обгоняя ее. Войдя в раж, Баффало заложил еще несколько довольно рискованных виражей, радуясь упругости воды и податливости судна сильной руке. Дороти предусмотрительно ушла в рубку, откуда смотрела на приближающийся берег, где уже угадывались в туманной дымке очертания Стамфорда.

Она работала рядом с Броуди уже больше года. Только в другом исследовательском корпусе. Приехала сюда, в Стамфордский международный институт из Великобритании с почти настоящими английскими документами. Приехала со своей программой исследований. Броуди руководил совершенно другой лабораторией. И она ни разу за все время, прошедшее после их знакомства – за восемь с половиной месяцев, не спросила его о теме, над которой профессор работает столь интенсивно. Ей это было и не надо – спрашивать. Она и так знала. А ее собственной работой он, с высоты своей, даже не интересовался. А напрасно. Работа у Дороти была, пожалуй, даже более интересная, чем у самого профессора.

Они познакомились на вечеринке у одного из местных менеджеров. Он – профессор Броуди – одинокий, еще не пожилой мужчина, не растерявший спортивных замашек, приобретенных в университетской молодости. Она – доктор Дороти Митчел – одинокая англичанка, только ступившая за пору молодости, довольно приятной внешности. Женщина, которая приехала совместить свои исследования с аналогичными исследованиями американских коллег. Про профессора она слышала. Броуди в институте звали психопатом за отношение к работе. Он мог не выходить с испытательного полигона по двое суток и не разрешал выходить своим сотрудникам. И просто в истерику впадал, если кому-то необходимо было отлучиться по личным делам – такой рисковый человек мог считать себя вскоре уволенным. А потом профессор внезапно стихал, замыкался в себе и по нескольку дней на скорости объезжал здание своей лаборатории стороной, словно не имел к ней никакого отношения, словно даже боялся ее. Но ежедневно мотался на яхте по проливу в самый бесшабашный ветер. Если и работал, то дома, вдали от глаз сотрудников, которые себе подобное позволить, понятно, не могли. Естественно, при диком профессиональном фанатизме у профессора сложился определенный склад характера, и при этом характере с ним «не держались» жены. Было их несколько, но ни одна не вынесла его перепадов настроения.

Про Дороти вообще не было известно практически ничего – был ли у нее когда-то муж, есть ли у нее дети. А поскольку тема ее работы пока не считалась развитой настолько, чтобы ее следовало засекретить – до первого серьезного успеха было очень далеко, подробного досье на женщину ни в спецслужбе института, ни в ФБР, которое некоторые работы контролировало, не имелось.