Свое время - Яна Дубинянская

— Зато смотри, насколько они все разные, — шепчет в шею Игар, пока я уже почти равнодушно доедаю хлеб и, наконец ощутив голод, тянусь за печеньем. — Ты удивлена? Ведь про плебс-квартал рассказывают, что у них тут сплошная уравниловка. А?

Я не удивлена, я вообще об этом не думала, то есть думала, но не так, мне совершенно все равно сейчас, что рассказывают где-то о плебс-квартале. Но киваю с непонятным мне самой, но, наверное, выражающим согласие звуком.

— А знаешь почему? Потому что истинная индивидуальность человека не в том, чем он владеет и распоряжается, а в том, какой он сам. Мы в наших норах, в хроносах и личных пространствах, давно перестали обращать на себя внимание и сами не заметили, как потеряли что-то похожее на лицо. Нет, как раз ты у меня лучше всех…

Почему-то вспоминаю Маргариту. Даже она, с ее золотыми искрами, бегущими по хроносу, бледновато выглядела бы здесь. Но вообще, по большому счету, они те же тусовщики — понятно, что Игару это близко, он и сам такой. Никакой разницы, ни малейшей.

Пытаюсь себя в этом убедить.

Игар говорит что-то еще. Говорит и говорит, плавно поднимаясь с жаркого полушепота на сбивчивый полуголос, а я уже потеряла нить, если она там вообще была, если он не просто сотрясает воздух, забалтывая свой страх, создавая вокруг нас двоих автономное поле нашего отдельного разговора, жалкую подмену хроноса в чужом Всеобщем пространстве.

— …никому ничего. Они берут все, что им надо или чего хочется на данный момент, а потом оставляют и идут дальше. Люди не ассоциируют себя с вещами, понимаешь? Ирма, ведь еще немного, и ты срослась бы со своими цветами, они заняли бы в тебе больше места, чем ты сама…

— Цветы — не вещи.

— Да какая разница? Цветы — пример, первое, что мне пришло в голову…

Он уже говорит так громко, что все его слышат. Но никто, кажется, не слушает. Их пристальные взгляды, обращенные на нас со всех сторон я, оказывается, тоже себе придумала, как и неотличимость друг от друга и хаос на столе. Нет, они все заняты чем-то своим: большинство самозабвенно жует, и смотреть на это все-таки противно, кто-то негромко неразборчиво болтает, а юноша с серебряными ресницами и гологрудая девушка, синхронно повернувшись друг к другу, начинают целоваться… Как будто для этого нет специальных мест.

Тусовщики гораздо более любопытны. Но тусовщики затем и выходят во Всеобщее пространство, чтобы показывать себя и разглядывать друг друга, а эти, в плебс-квартале, то есть Мире-коммуне — кстати, звучит не лучше, — они всегда так живут.

— Ты пойми самое главное, Ирма. Когда тебе ничего не принадлежит, ты тоже не принадлежишь никому.

— Я и так никому не принадлежу.

Его смешок щекочет шею:

— Рассказывай. Ты просто никогда не задумывалась об этом. Ты, моя маленькая, принадлежишь нашей любимой энергофинансовой системе, эквокоординаторам, сетевым провайдерам, программистам, например, мне, что само по себе неплохо, и я уже молчу про твоего шефа, как его…

— Ормос.

— Плевать. И своим любимым цветам, и шмоткам, и дискам, что там у тебя еще?.. Подожди, забыл основное. Ты вся, целиком и полностью, от макушки до пят, вкалывая на него всю жизнь и не мысля себя иначе, принадлежишь своему хроносу. Принадлежала. Раньше.

— А…

— А они, — он делает широкий жест, и никто не обращает внимания, — свободны. У них нет ничего своего, только они сами. Понимаешь? Сами. Принадлежат. Себе.

И пускай. Теперь, стряхнув насколько возможно страх, я не понимаю одного: зачем здесь я?.. И зря Игар напомнил про цветы.

Пара напротив целуется все жарче, рука парня с серебряными же ногтями бродит по смуглому плечу среди прядей лиловых волос, падающих занавесом, свозь который видно пунктиром, как его другая рука нашла и мнет голую грудь. Смотреть на это нельзя, но я не могу заставить себя отвернуться, не могу даже опустить глаз. И очень отвлеченно, одним обнаженным, прозрачным разумом понимаю, что рука Игара вот точно так же, зеркально и чуть-чуть пародийно поглаживает сейчас мое плечо.

Звонкий, такой ожидаемый шепот:

— Пойдем?

В этот самый миг парень с девушкой встают из-за стола. Перед тем, как уйти, девушка наклоняется над рыжим верзилой и, потершись о его затылок голой грудью, перегибается и звонко чмокает его в нос. Рыжий смеется, и я все могу понять, кроме его смеха.

Ничего я не могу понять.

— Пойдем, — настойчиво и чуть капризно повторяет Игар.

Старик напротив лукаво подмигивает васильковым глазом:

— Иди, дочка.

Взвиваюсь, взлетаю, мечусь куда-то в сторону, как спугнутая птица, скорее к выходу!.. Только я не знаю, где здесь выход, куда бежать. Это страшнее, чем вторжение в личное пространство, это все равно что с размаху по плечу без кожи, как раскаленным в открытую рану, больно, невыносимо. Игар не заметил. Он просто рад, что я иду.

Выходим наружу. Становится немного легче.

Лилововолосая и тонкий юноша идут перед нами, их еще видно, они обвились друг вокруг друга, как две лианы в моем саду — зачем он вспомнил про цветы?! — так, что едва держатся на ногах, их мотает из стороны в сторону, от дома к дому. Из-за угла выходит нам навстречу, перекрывая парочку, целая стайка молодежи, они все яркие, разные, от них рябит в глазах. Проходят мимо; парня с девушкой еще видно далеко впереди.

— Сейчас глянем, куда они войдут, — шепчет Игар.

— Зачем?

— Потому что я не знаю точно куда. О, смотри, тут камера!

Игар останавливается и смотрит вверх. Я поднимаю глаза и вижу на уровне чуть выше наших голов черный шевелящийся клубок, из-под него проглядывает что-то металлическое, поблескивающее, деталей не разобрать.

— Что это?

— Веб-камера, говорю. Хотел бы я знать, зачем ее тут воткнули, сети же у них нет. И кто.

— Что это шевелится?

— А-а. Не знаю, наверное, мошки какие-то.

Он поднимает руку, и черный рой взмывает со стеклянного глаза, рассыпается в пыль и бросается мне в лицо; в панике машу руками, мошки исчезают мгновенно, будто растворяются в воздухе. Действительно, веб-камера. Под ее взглядом становится страшнее, чем под всеми человеческими вместе взятыми, и я тяну Игара за руку:

— Пойдем.

Игар понимает превратно, и улыбается, и начинает смешно сопеть на быстром ходу, едва не срываясь на бег.

Ту парочку мы уже упустили, так кажется мне — но Игар, дойдя до углового дома, уверенно взбегает по ступенькам и открывает дверь. Тут ни одна дверь не поставлена на шлюзовой код, не заперта вообще.

Внутри полумрак и странный запах, я не могу его не только определить, но даже и понять, отвратителен он мне или наоборот, притягивает, дурманит; и еще полустертые неясные звуки; я замираю, прислушиваясь, но Игар тянет меня дальше, один производя больше шума, чем всё вокруг, его сиплое дыхание накладывается на его же гулкие шаги, и неловкие движения, от которых что-то падает с грохотом, и неразборчивое бормотание, сплошная длинная цепочка бессвязных слов, я разбираю лишь выдохи меж ними: Ирма, Ирма, Ирма…