Рождественский детектив - Татьяна Полякова

Слух о том, что дом О-ских приоткрылся, распространился по всей округе. Тем и воспользовались нынче незваные святочные гости. Румяные с мороза, они ввалились в огромный дом О-ских.

Явление ряженых вызвало переполох. Немедля было доложено старому графу, который как раз читал доставленный ему из Петербурга список пьесы Николая Гоголя «Ревизор» и хохотал, утирая слезы. Павел Иванович, узнав о визите, распорядился тут же одевать его, а также подавать угощение.

На короткое время незваные соседи остались в гостиной одни. Карнавальное веселье отчасти было сбито заминкой, и пятеро визитеров с интересом и некоторой опаской рассматривали убранство комнаты. А здесь было на что посмотреть. На специальном столике возвышался выполненный со всею тщательностью огромный макет шлюпа, на котором бороздил океаны отставной адмирал. Рядом помещался глобус вышиной в человеческий рост. Стены были украшены шкурами леопарда и зебры, головами бизона и антилопы. Подле размещались оскаленные индейские маски, туземные луки, стрелы, копья… На полках специально изготовленного застекленного шкапа лежали слоновьи бивни, кости, травы, стояли многочисленные сосуды – на некоторых из них рукописные облатки с черепом и перекрещенными костями строго возвещали: «ЯДЪ». Ряженые гости – а многие оказались в кунсткамере О-ских впервые – с восторгом и любопытством переходили от экспоната к экспонату.

И тут юная графинюшка, несмотря на то что одета и причесана она была по-домашнему, радостно вбежала в гостиную.

Визитеры, коих насчитывалось пятеро, оказались теми людьми, которых особенно рада была видеть Марья Николаевна. Несмотря на костюмы, в кои те были ряжены: гусара, татарчонка, дворника, медведя, венецианского дожа, – догадаться о том, кто скрывается под нарядами, труда не составило. Все гости прибыли из имения Образцово, отстоявшего на двадцать пять верст от Никольского, и представляли обитавшую там богатую и хлебосольную фамилию К-ных.

Именно там, в Образцове, в семье К-ных, провела свое детство графиня Марья (и две ее старших сестры). Именно там нашли они кров, заботу и пищу – а порой и обиды, горести и слезы, доставляемые им старой и деспотичной бабулечкой, княгиней К-ной. С имением К-ных были связаны первые впечатления и опыты жизни Марьи Николаевны. Там учили ее чтению, французскому и музыке, там играла она в куклы и прятки, там… Ах, сколько больших и маленьких воспоминаний, радостей, вдохновений, открытий, связанных с Образцовом и его обитателями, хранила память юной графини!..

Она бросилась на шеи гусару и татарчонку – своим подругам, сестрам Соне и Наталье К-ным. Легким поклоном головы приветствовала троих молодых людей (дворника, медведя, венецианского дожа), притом щеки ее при виде мужчин (а может, лишь одного из них) вспыхнули пунцовым цветом.

Тут явился в гостиную успевший переодеться старый адмирал. При виде гостей, особенно мужской их части, лицо его на мгновение исказила гримаса неудовольствия и даже досады, однако благовоспитанность победила, и граф приветствовал соседей с истинно русским радушием.

У Павла Ивановича имелась веская причина не любить если не всех представителей семьи К-ных, то, по крайней мере, двоих из числа святочных визитеров.

Один из них, француз Лагранж, давно стал в Образцове своим человеком и воспринимался уже как член фамилии. Он был учителем княжеских дочерей: Сони и Натальи, а также их старшего брата Николая. А заодно обучал и трех сестер – бедных родственниц: Марью, Елену, Ольгу. Что заставило его прибыть в холодную Россию – никто доподлинно не знал. Романтически настроенные особы утверждали, что в пору французской революции тридцатого года он выступил против герцога Орлеанского, будущего короля Луи-Филиппа, и потому был принужден бежать из страны. Но злые языки утверждали, что причиной его бегства явилось шулерство, коим на родине промышлял француз, – однако никаких тому подтверждений не имелось, а карт Лагранж и вовсе не брал в руки. Как бы то ни было, в семействе К-ных учителем оказались довольны. В отличие от многих своих малообразованных соотечественников, прибывших в Россию в поисках легкого заработка, Лагранж, по счастию, был подлинным энциклопедистом. Вдобавок он обладал счастливым искусством донести, в занимательной и легкой форме, широту своих познаний до юных воспитанников. Детей он учил не только языку, чистописанию и математике. Лагранж преподавал им азы стихосложения, музыкальной гармонии, живописной композиции. А сколько часов проводили они в прогулках по парку и близлежащим лесам, составляя гербарии, наблюдая и описывая повадки птиц, зверушек, насекомых! Сколько книг, порой опасно волнующих, прочли барышни благодаря рекомендациям француза!

Немудрено, что едва ли не все воспитанницы – и Соня с Натальей, и бедные сестры – были по-детски влюблены в своего учителя. Они соперничали между собой за его внимание и похвалу, что, с одной стороны, льстило Лагранжу и смущало его, а с другой – способствовало его педагогическим успехам.

Помимо глубоких знаний и приятных манер, француз обладал весьма выразительной внешностью: бритое лицо, хищный нос, пронзительный взгляд из-под кустистых бровей. Неудивительно, что при виде его трепетали сердца не только юных воспитанниц, но и дев на выданье, и даже благородных матрон, добродетельных матерей семейств.

Личность учителя пленила в свое время в самом нежном возрасте и Машеньку. Месье Лагранж явился для Марьи Николаевны первой и невысказанной любовью. Ах, сколько слез она, десятилетняя девочка, пролила от невозможности ни понять, ни объяснить, ни выразить свои чувства. Сколько часов провела в сладкой истоме, предаваясь мечтаниям об его поцелуях – и о том, как однажды он подхватит ее на руки, подсадит в карету – и они ускачут далеко-далеко, только вдвоем, и он будет держать ее за руку!..

О своем детском увлечении французом она после замужества, смеясь, поведала графу. Марья Николаевна считала, что меж супругами не должно быть секретов ни в настоящем, ни даже в прошлом. Павел Иванович добродушно и снисходительно выслушал рассказ юной жены, но сердце его, против воли, царапнула в тот момент ревность, и хмурая тень омрачила чело…

Однако у Павла Ивановича имелись изрядные основания ревновать другого гостя. Николай, старший сын К-ных, стал Машиной подлинной первой любовью. (О ней юная графиня, старавшаяся быть перед мужем честной во всем, до донышка, также поведала супругу.) И если детская влюбленность в Лагранжа была для Маши вполне невинной, то увлечение Николаем стало истинным чувством.

Оно оказалось разделено. Влюбленные таили его и от домашних, и от самих себя – но все ж таки оно прорывалась: и в лучистых взглядах, которыми они порой обменивались, и в нечаянных касаниях рук, когда они сидели над книгой или разбирали ноты, и в прогулках по парку, когда оба, словно случайно, отставали от общества и оказывались наедине. Наконец, состоялось решающее объяснение…

Николай стоял перед Марьей на коленях и молил стать его женой. Он говорил, что завтра же явится к своей матери и попросит благословения на брак – а если вдруг княгиня К-на не пожелает составить его счастья, тайно увезет Машу и обвенчается с ней. Один лишь поцелуй выпросил Николай у бесприданницы. (И мысль об этом случившемся в прошлом поцелуе, о котором рассказала Маша, до сих пор раскаленным углем язвила сердце Павла Ивановича: как тяжело! Его жена, графиня О-ская, когда-то любила другого…) Да, она любила Николая! Но, плача, тогда отказала ему…