Молитва за отца Прохора - Мича Милованович

«Отче наш, Иже еси на небесех…»

И еще большее чудо произошло: полумертвые начали подниматься! Живые скелеты вставали, покачиваясь, с трудом опираясь на две кости, бывшие некогда ногами. Падали и вновь вставали. Омертвелые до этого уста произносили слова, адресованные Отцу нашему и Святому Духу Сердце мое забилось чаще, в их угасающих взорах затеплилась искорка жизни. Забрезжил лучик надежды, возродилась их сила. Кое-кому удалось даже сделать пару шагов, они окружили меня. Андрия Зочевич, читая «Отче наш», положил руку мне на плечо.

Но тут случилось несчастье. Посреди молитвы к нам заглянул один из трех уборщиков и сказал:

– Редл!

Я сразу же вышел, достал из чулана метлу и начал подметать. В дверях появился капо Айнцигер, за ним шарфюрер Редл. Мирно на нас посмотрели и поторопили: «Schnell! Schnell!»

Затем Редл вошел в комнату живых мертвецов. И сразу крикнул, насколько я мог понять по-немецки:

– Кто сюда заходил?

Ответа не последовало. Он вернулся к нам, сгреб меня за грудки, потряс и закричал:

– Bist du dort gewesen?[10]

– Nein. Ich bin nicht. Ich arbeite[11].

Я ожидал пулю в лоб. Но вместо этого они торопливо удалились. Мы продолжали убирать, в ужасе представляя, что будет дальше.

Из той комнаты больше не доносилось ни звука, как будто все сразу умерли. Быстро подошел капо, велел нам прервать уборку и выйти наружу. Готовилась торжественная встреча одному из гитлеровских сподвижников Рудольфу Гессу. Нас всех построили для того, чтобы его приветствовать. В ожидании мы провели целый час.

В комнату ужаса я больше не заходил, не знаю, что было дальше с бедными рабами.

А сейчас, доктор, прошу вас, посмотрите мою рану, похоже, она опять кровоточит. Нет, страха я не чувствую, только боль. Историю доскажу, когда смогу снова говорить.

* * *

К лагерю Маутхаузен относился еще один лагерь, Гузен-1, в нескольких километрах от главного лагеря. Там тоже осталось немало наших костей. Мы строили какую-то дорогу, сначала были проведены земляные работы. А когда подошло время засыпать камень, в лагере начался настоящий мор. Камень мы сами подвозили из каменоломни. В телегу запрягали по десять-двенадцать человек, на груди им закрепляли ремни, наподобие хомута для лошадей, и попарно соединяли крепкой веревкой. Рядом шли капо, по одному с каждой стороны, они подстегивали нас кнутом. Перед колонной повозок на мотоцикле ехал шарфюрер, задавая темп, в котором мы должны были двигаться, что было для нас, разумеется, невыполнимо. Тех, кто падал, убивали на месте, вместо них сразу же запрягали новых заключенных. Пока мы тянули телеги, должны были петь песню «Прилетела птица».

Однажды в пару со мной запрягли Властимира Джуровича из Гучи, который был ослаблен больше других. В пути он шепнул мне, что больше не может выдержать. Я просил его собраться с силами и продержаться до разгрузки, а там чуток передохнет.

– Если выживешь, передай моим, что я сдох, как тягловая скотина, запряженный в телегу, – сказал он мне.

И все-таки он упал. Эсэсовец подошел к нему и выстрелил в голову. Вместо него сразу же запрягли следующего. Властимира бросили в канаву у дороги, где скопилось уже немало убитых. Это произошло накануне дня великомученика святого Георгия, 15 ноября 1944 года. Всего лишь через тридцать дней после того, как нас пригнали с работ по сжиганию трупов на костре в лесу. Каждый вечер, возвращаясь с дорожных работ, мы тащим в телегах не камни, а своих мертвых товарищей. А потом на плечах относим их к костру.

Однажды, когда мы работали на дороге в Гузене, двое заключенных встали перед шарфюрером и сказали, что больше не могут терпеть, пусть лучше их сразу убьют. Их выпрягли, и бригадир приказал закопать их живыми в землю. Так с ними и поступили. Вечером их выкопали и отвезли трупы в крематорий. Мне кажется, это были голландцы.

Ночью со второго на третье февраля 1945 года пять сотен заключенных разорвали колючую проволоку и совершили побег. Весь лагерь подняли на ноги, и началась большая погоня. Привлекли и наш корпус, поскольку часть беглецов была оттуда. За ними гнались сотни эсэсовцев, с обученными собаками, и тысячи заключенных. В короткий срок городок Маутхаузен был полностью блокирован, так что даже птица не могла пролететь.

Да. И я в этом участвовал. Облава напоминала хорошо мне знакомую по прошлой жизни акцию, когда крестьяне в Драгачеве зимой идут на волков, задирающих их скотину. Мы должны были бежать через леса, поля, луга на берегах Дуная. Мы преследовали беглецов, а повсюду слышались звуки выстрелов из ружей, автоматов, пулеметов, свистки и лай собак. Повсюду валялись тела убитых, хотя старались всех брать живыми. Беглецы в основном были французы, бельгийцы и испанцы, идея побега созрела в рядах французского движения Сопротивления, которое в лагере действовало очень активно.

Во время облавы я пережил трагический момент, каких в моей жизни накопилось уже слишком много. Я бежал отдельно от остальных и неожиданно свалился в глубокий ручей. Тут из кустов кто-то тихо, очень тихо, позвал меня по имени. Я сразу же понял, что это кто-то из наших. Я углубился в чащу и оказался глаза в глаза с Милое Елушичем.

Нет, такого не могло произойти. Беглецы не могли смешаться с теми, кто за ними гнался, их номера были переписаны, и эти списки были у всех эсэсовцев. Милое вывихнул ногу и не мог бежать дальше. Лицо его было все исцарапано, он был напуган. Лай кровожадных собак разносился по всему лесу. Собаки могли растерзать каждого беглеца на месте, если бы им позволили, но эсэсовцы этого не разрешали. Мы, онемев, замерли перед приближающейся опасностью. Милое сидел, я держал руку на его плече, не зная, что сказать.

– Отец, беги, – прошептал он.

– Не могу, Милое.

– Беги, а то и тебя убьют.

– Я не могу тебя оставить.

Мы опять замолчали. Собачий лай приближался.

– Отец, помолись за мою душу и беги. Если ты пострадаешь вместе со мной, мне не будет от этого легче, – сказал он.

– Знаю, Милое.

– Передай моим, если уцелеешь, что я умер, борясь за свою свободу.

– Обязательно, если Господь поможет мне остаться невредимым.

– Скажи им, что я не ждал, как баран, пока меня зарежут. Пусть отпоют меня и справят все поминки, как будто я дома похоронен.

– Хорошо.

– Пусть мне в гроб положат все, что я приготовил для своих похорон.

– Хорошо, Милое.

– Пусть памятник закажут в Криваче, там хорошие мастера и недорого берут.

– Хорошо, Милое.

– Пусть возьмут фотографию со свадьбы сына.

– Я все сделаю, если останусь жив.