Любовники в заснеженном саду - Виктория Платова

— Что это? — спросила она.

— Цветок. По-моему, красивый…

По лицу Инги пробежала тень. Едва заметная тень: сейчасскажет что-нибудь сбивающее с ног. Хорошо, что он сидит… Никита вжал голову вплечи и даже прикрыл глаза.

— А по-моему, не очень, — наконец произнеслаона. — В любом случае, меня он не интересует.

— Я понимаю… понимаю… просто я хотел… я думал…

— Ты думал?!…

Она сказала это убитым шепотом, а потом произошло и вовсеневероятное: Инга опустилась на колени, рядом с цветком, рядом с Никитой, и… Иположила руки ему на плечи… Он не ожидал этого, совсем не ожидал: она некасалась его тела уже больше года, и вот теперь… Плечи, не привыкшие к этой —когда-то родной — тяжести напряглись. И моментально повлажневшие глаза — тоже:Никита слишком давно не видел ее лица.

Так близко.

Он как будто вернулся в дом, где не был очень долго;вернулся — и нашел его в полнейшем запустении: ее глаза, когда-то такие яркие,выцвели; веки набрякли, у рта залегли скорбные морщинки, а губы истончились…

— Бедная моя… Бедная… — пробормотал Никита и так крепкосжал Ингу в объятьях, что у нее хрустнули кости. — Бедная моя… девочка…

Кажется, она заплакала… Или нет? Нет, скорее всего нет, ужслишком сухими были всхлипывания. А потом? Что она сказала потом?

— Верни мне сына… Пожалуйста… Верни… Верни… Хотя бы вдень рождения… Что тебе стоит его вернуть?… Пожалуйста…

Справиться с навалившейся на него истиной было невозможно,Никита далее руки разжал: Инга безумна. Все это время, весь этот год, застенкой, в комнате его сына, сходила с ума его жена… И он, он тоже виноват вэтом… Только он.

— Инга… Я прошу… Успокойся… Успокойся…

Теперь и она отстранилась. И глаза у нее были сухими. И —трезвыми. Безумие в них и не ночевало или… Или удачно умело уходить вглубь,скрываться от погони.

— Я спокойна, разве ты не видишь? Ведь я уже давноумерла…

Произнеся это, Инга взяла в руки цветок и приняласьрассматривать полосатые тигровые лепестки.

— Мои любимые цветы…

— Правда? — Никита ухватился за этунепритязательную и такую банальную фразу так, как утопающий хватается засоломинку.

— Мои любимые… Разве я никогда не говорила тебе обэтом? Разве ты никогда мне их не дарил?…

— Теперь буду…

Господи, зачем только он сказал это, зачем только позволилвтянуть себя в этот, внешне невинный, разговор о цветах? Проклятое болото, онотолько с виду безопасно, а под веселенькими зелеными кочками и изумруднымвереском скрывается топь…

— Теперь точно не будешь, — Инга улыбнулась.

И принялась аккуратно и методично обрывать лепестки. А потомсобрала их в ладонь и крепко сжала ее. И поднялась с колен.

…Инга уже давно скрылась в комнате Никиты-младшего, а Никитавсе еще сидел в прихожей, раздавленный и опустошенный сегодняшней бесконечнойночью. Инга, Инга… Ее пальцы, сжимающие лепестки орхидеи, напрочь выбили изголовы воспоминания о двух трупах в квартире Корабельникоffа.

Но они стали реальностью, стоило только Никите появиться вофисе.

Утром, в одиннадцать.

Компания едва заметно, но ощутимо вибрировала. То естьвнешне все было как всегда, никаких лишних телодвижений, никаких кучкующихся вкурилках сотрудников, никакого скорбного многозначительного молчания в лифтах —вот только что-то такое было разлито в воздухе. Какое-то напряжение, смешанноес отчаянным, до вытянутых на шее жил, любопытством. Так и должно быть, смертьвсегда вызывает жгучее детское любопытство, если, конечно, не касается тебясамого.

В предбаннике его встретила Нонна Багратионовна, притихшая иторжественная. На щеках секретарши гулял прелестный молодой румянец, глазаблестели, как у впервые поцеловавшейся девчонки, а губы вспухли, как у впервыепоцеловавшегося нападающего юниорской сборной по гандболу. Даже от волос,обычно пахнущих средством для мытья посуды «Пемолюкс», исходил одуряющий запахкаких-то экзотических духов. Вернее, Никита насчитал сразу несколько запахов:бергамот, белый мускус, шафран, ваниль и даже — о, Господи! — иланг-иланги звездчатый анис. Положительно, кончина Мариночки пошла Нонне Багратионовнетолько на пользу, кончина Мариночки вдохнула в секретаршу вторую жизнь.

— Никита, слава Богу… Вы пришли… А я вам дозвониться немогу… С самого утра, — Нонна бросилась к Никите как к родному.

— Превосходно выглядите, — со значением произнесНикита.

— О чем вы?… Тут такое произошло… Мариночку-то нашу…того… — Секретарша натужно и лживо всхлипнула и закатила глаза.

— Чего?

— Убили. Вот так.

— Значит, убили, — Никита даже не дал себе трудаудивиться, слишком уж он был измотан и ночью, и Ингой, и лепестками орхидеи.

— А что это вы так… реагируете… а, Никита?

И правда, уж очень он спокоен. Нужно взять себя в руки ихотя бы немного удивиться, черт возьми!…

— Вы шутите, Нонна Багратионовна? — сказал Никита,впрочем, без особого выражения.

— Какие уж тут шутки, когда Сам вернулся?! Прилетел темже рейсом, которым улетел… Вы ведь должны были вчера проводить его…

— Я и проводил…

— А он вернулся… Кстати, а почему вы… — НоннаБагратионовна хотела сказать еще что-то, но тут же оборвала себя сама. —Совсем забыла… Его же Джаффаров встречал… Вы понимаете… Ее убили… У-би-ли!!!

— Кого?

— Да Мариночку же, царствие ей небесное… Хотя… Хотя ядумаю, что царствия небесного ей не видать… Мариночку и ее телохранительницу…Вот так вот!… Вы только представьте себе… Еще вчера была жива-здорова,поздравления принимала, а сегодня… Даже не представляю, что теперь будет с ОкойАлексеевичем… Хотите кофе?

— Хочу…

— Если успеете. Они уже здесь. С самого утра..

— Кто?

— Да следователи же… Со мной уже беседовали. Вас,наверное, тоже дернут. Вы ведь личный шофер, как-никак… Были вхожи в семью…

Нонна Багратионовна заметно суетилась, заискивала и дажепыталась заглянуть Никите в глаза, что было на нее совсем непохоже. Должнобыть, она хорошо помнила их летние кофейные посиделки и тот энтузиазм, с которымперемывались кости молодой жене. И про латинского любовника наверняка незабыла. И про завиральные и совсем уж трудно реализуемые планы по выводустервы-Мариночки на чистую воду. Она помнила, и теперь хотела узнать — помнитли об этом Никита.

— И всего-то двадцать четыре года, — НоннаБагратионовна, забывшись, бросила в Никитину чашку лишние три кускасахару. — Всего-то… Я хоть и не знала ее хорошо, но все равно… Слезы наглаза наворачиваются… Такая молоденькая!…