Империя должна умереть - Михаил Зыгарь

– Вело меня сюда… – говорит Григорий.

– Бог привел, значит, так тому и быть, – отвечает Иоанн.

– Чему быть? – уточняет Григорий.

– А что Бог даст, тому и быть. Его слушай, он вразумит, – поясняет Иоанн. – Странствуй, странствуй, брат, тебе много дал Бог, помогай людям, будь моею правою рукой, делай дело, которое и я, недостойный, делаю…

Гость Иоанна Кронштадтского в короткий срок превзойдет его в известности и богатстве. Именно Иоанн знакомит Григория с епископом Феофаном, духовником Станы и Милицы, и вскоре странник появляется в доме черногорской принцессы. Постепенно Григорий Распутин становится еще одним модным петербургским персонажем, звездой салонов богатых дам, увлекающихся мистицизмом.

Летом 1904 года состояние здоровья Антона Чехова резко ухудшается. У него уже много лет туберкулез, он месяцами лежит в больнице в Москве – или лечится в Крыму. Но в июне 1904 года жена, артистка Московского художественного театра Ольга Книппер, увозит его лечиться в Германию.

С началом японской войны всегда аполитичный Чехов вдруг начинает следить за новостями. Победа России, говорит он своему шурину Виктору Книпперу, очень нежелательна, так как она укрепит самодержавие и отсрочит революцию. То же самое он говорит Станиславскому: «Ужасно! Но без этого нельзя. Пусть японцы сдвинут нас с места».

За полгода до этого, зимой 1904-го, в Художественном театре проходит премьера «Вишневого сада», после которой Чехов долго ничего не пишет. Но рассказывает другу Константину Станиславскому задумку новой пьесы: «Два друга, оба молодые, любят одну и ту же женщину. Общая любовь и ревность создают сложные взаимоотношения. Кончается тем, что оба они уезжают в экспедицию на Северный полюс. Декорация последнего действия изображает громадный корабль, затертый во льдах. В финале пьесы оба приятеля видят белый призрак, скользящий по снегу. Очевидно, это тень или душа скончавшейся далеко на родине любимой женщины».

В ночь с 1 на 2 июля 1904 года Чехов, находящийся на курорте Баденвайлер, вдруг просыпается и просит жену вызвать врача, а еще принести шампанского. Когда приходит врач, он говорит ему по-немецки: «Ich sterbe», а потом уже по-русски жене: «Я умираю». Берет бокал, выпивает его со словами «Давно я не пил шампанского…», ложится на бок и перестает дышать.

Его тело привозят в Москву в вагоне, оборудованном холодильной установкой с надписью «для перевозки свежих устриц». Максим Горький возмущен: «Этот чудный человек, этот прекрасный художник, всю свою жизнь боровшийся с пошлостью, всюду находя ее, всюду освещая ее гнилые пятна мягким, укоризненным светом, подобным свету луны, Антон Павлович, которого коробило все пошлое и вульгарное, был привезен в вагоне "для перевозки свежих устриц" и похоронен рядом с могилой вдовы казака Ольги Кукареткиной. Это – мелочи, дружище, да, но когда я вспоминаю вагон и Кукареткину – у меня сжимается сердце, и я готов выть, реветь, драться от негодования, от злобы. Ему – все равно, хоть в корзине для грязного белья вези его тело, но нам, русскому обществу, я не могу простить вагон "для устриц". В этом вагоне – именно та пошлость русской жизни, та некультурность ее, которая всегда так возмущала покойного».

На этом несуразности не заканчиваются: по воспоминаниям Максима Горького, часть небольшой толпы, собравшейся на вокзале, чтобы участвовать в похоронной процессии Чехова, пошла за гробом привезенного из Маньчжурии генерала Федора Келлера и очень удивлялась тому, что писателя хоронят с оркестром военной музыки.

Максим Горький приходит на похороны Чехова вместе с Саввой Морозовым. Сначала они идут за гробом вместе с процессией, а потом решают заехать к Морозову на Спиридоновку выпить кофе и только после этого отправляются на кладбище. Там они гуляют между могил. «Все-таки – не очень остроумно, что жизнь заканчивается процессом гниения, – философствует миллионер Морозов. – Нечистоплотно. Хотя гниение суть тоже горение, но я предпочел бы взорваться, как динамитный патрон. Мысль о смерти не возбуждает у меня страха, а только брезгливое чувство, – момент погружения в смерть я представляю как падение в компостную яму». «Ты веришь в бога?» – спрашивает атеист Горький. «Я говорю о теле, оно не верит ни во что, кроме себя, и ничего кроме не хочет знать», – отвечает Морозов.

Радость от рождения цесаревича Алексея вскоре проходит, а поток ужасных новостей с Дальнего Востока не иссякает. Друг покойного Чехова издатель Суворин 6 августа 1904 года записывает в дневнике, что главных редакторов крупнейших газет вызывали в МВД, просили подготовить общественное мнение к падению Порт-Артура[34]. «Тяжелые дни, страшные ожидания», – пишет Суворин.

21 августа 1904 года становится известно, что генерал Куропаткин сдал крепость Ляоян. У неудач российской армии множество причин: тотальная неподготовленность, чудовищные противоречия между генералами, отсутствие информации о численности войск противника. Капитан Игнатьев вспоминает, что разведка перед войной среди офицеров считалась чем-то грязным и неблагородным, поэтому никаких навыков разведывательной работы в армии не было. А многие китайцы-лазутчики или даже переводчики на самом деле оказывались японскими шпионами.

Столичная публика, не вдаваясь в эти детали, обвиняет в поражениях конкретных людей – в первую очередь Куропаткина. Новости о российских военных неудачах на Дальнем Востоке будоражат общественное мнение. Особенное негодование вызывают члены императорской семьи: поражение накладывается на разговоры о коррумпированности родственников царя.

Перед началом войны многих возмущала невероятная дороговизна телеграфного сообщения с Дальним Востоком. Как вспоминает Суворин, одно слово стоило 8 рублей[35], потому что вдовствующая императрица Мария Федоровна настояла на специальном налоге в пользу датской телеграфной компании.

Императрица Александра чрезвычайно скупа и лишних денег никогда не тратит. Однако у нее есть подруги. Министр финансов Витте вспоминает, что черногорские принцессы Стана и Милица уговорили императора уступить контрибуцию, которую Турция платила России по итогам последней проигранной войны, в пользу их отца, черногорского короля Николая. Витте пытается протестовать и убедить императора, что турецкая контрибуция – это такая же часть российского бюджета, как прочие доходы, и дарить три миллиона рублей[36] в год черногорскому королю расточительно. «Что же делать – я уже обещал», – отвечает Николай II. В итоге Витте удается отбить турецкую контрибуцию, однако помощь Черногории все равно оказывается – за счет увеличения военных расходов.