Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

Если в край наш спокойный

Хлынут новые войны

Проливным пулеметным дождем, —

По дорогам знакомым

За любимым наркомом

Мы коней боевых поведем!

Новая война уже целый год бушевала в недавнем спокойном краю, и не было ей ни конца и ни края. Поэт Алексей Сурков сочинял теперь другие стихи. Мне лично нравилось про «Землянку», да и не только мне.

Пока мы пели, Старовольский молчал. Опустив голову и отдыхая от гляделок с комиссаром. Мы же с Бергманом и Земскисом, не останавливаясь на достигнутом, исполнили «Красная Армия всех сильней» и «Красных кавалеристов» (прежде удивлявшее меня «Дай Берлин!» звучало нынче очень даже к месту). У Бергмана отыскалась еще одна бутылка, из самого неприкосновенного запаса, и контакт с латышом худо-бедно наладился. Он опять мне показался мужиком что надо, а до того, что Старовольский попросил разрешения уйти, никому уже не было и дела. У прибывшего за мной Шевченко была довольно удивленная физиономия, но я неловкости не испытал. Имеем право. Редко, но имеем.

Потому и имеем, что редко. Жалко, не все в Красной Армии понимают. И пьянством на посту… позорят комсостав.

29 мая 1942 года, пятница, двести двенадцатый день обороны Севастополя – ночь на 30 мая, субботу

Визиты продолжались. На следующий день нас посетила пресса в лице киевского литератора Евгения Нестеренко. О скором его появлении нам с утра сообщил Земскис, которого, в свою очередь, известили из политотдела.

– Киевлянин за киевлянином, – сказал наш новый военком, поглядывая на стоявшего рядом с мной Старовольского. – Это очень приятно. Люблю ваш город с девятнадцатого года. Я ведь там не чем попало занимался, а в чрезвычайной комиссии работал. Много киевлян повидал. Очень разных и интересных. Вот так-то, младший лейтенант.

И снова уставился на Алексея. Но тот не стал в этот раз играться с военкомом в гляделки. Только спросил, твердо и даже чуть строго:

– Разрешите вопрос, товарищ старший политрук?

– Пожалуйста, – ответил Земскис без прежней уверенности.

– В какой именно чрезвычайной комиссии вы работали? В девятнадцатом году их в Киеве было минимум три. Всеукраинская. Губернская. И особый отдел 12-й армии. И в какой период? До августа или с декабря? И кто был вашим начальником?

Он произнес эти слова совершенно спокойно, разве что без обычной своей улыбки да еще слегка побледнев.

– В губернской, до августа, – пробормотал Земскис, чем-то сильно смущенный. – А вы, я вижу, разбираетесь… в истории гражданской войны.

– Я киевлянин, – напомнил младший лейтенант. – Настоящий. Разрешите идти?

И ушел, не дождавшись ответа. Я поглядел на Земскиса. Тот стал задумчив и бледен – сильнее, чем Старовольский. Между тем причин для бледности не было вовсе. В небе сияло солнце, немцы не начали обстрела, и ожидались интересные, можно сказать столичные, гости.

– Пойдемте знакомиться с ротой? – спросил я у Земскиса.

Тот кивнул, и мы пошли по ходу сообщения.

Знакомство затянулось ненадолго. Я представил нового военкома, тот пожал руки сержантам и старшинам, покивал бойцам и произнес дежурные фразы. Пока он разговаривал с Зильбером, я шепотом сделал замечание Мишке, из-под расстегнутой гимнастерки которого, как обычно, сияла застиранная тельняшка.

– Краснофлотец Шевченко, застегнуться.

Тот, не обращая внимания на военкома, насупился.

– Что же нам теперь, совсем как армейским ходить?

У Костаки был расстегнут ворот и целых две пуговицы. Совершенно нахальное нарушение формы одежды – но без него морская пехота чувствовала себя так, как если бы с нее стянули штаны. Весенний приказ о замене в стрелковых подразделениях флотской формы на защитного цвета армейскую, несмотря на его разумность, отдельные моряки восприняли крайне болезненно – и хотя бы в мелочах стремились подчеркнуть свое отличие, выставляя наружу тельняшку и надевая при случае бескозырку. Как правило, на это форменное безобразие смотрели снисходительно, однако бывают ситуации, когда надобно знать меру. Поди разбери, что на уме у товарища Земскиса. Он же как раз обернулся и внимательно рассматривал своеобразные наряды Костаки, Ковзуна и Шевченко (хорошо хоть Зильбер не выпендривался). Я слегка повысил голос, постаравшись, чтобы новое замечание прозвучало как можно добродушнее.

– Вы мне тут своими тельняшками, нижним, замечу, бельем, позиции демаскируете.

Военком улыбнулся и заметил, в тон со мною, что было не так уж плохо:

– Да, товарищи моряки, давайте все-таки соблюдать уставную форму.

Товарищи моряки вздохнули и застегнулись.

В первую линию Земскис решил не идти, сославшись на какие-то дела. У меня по горло хватало своих, настаивать я не стал. Нужно было успеть закончить всё к приходу Нестеренко. Старовольский сообщил, что он знаком с писателем по Киеву, да и просто было любопытно поглядеть на известного человека. Говорили к тому же, будто он хочет пообщаться с моряками, а значит, без меня ему было не обойтись.

Нестеренко появился ближе к вечеру. Политрук в новеньком черном кителе и фуражке с крабом, по виду – чистый моряк. На носу у него были очки, в глазах – живой интерес, значительно живее, чем у Земскиса. Последнее не удивляло – человек приехал за собственным хлебом. И хотя он немножко смущался и чувствовал себя в военном облачении неловко, впечатление он производил неплохое.

Мы встретили его у моего КП. Я, Земскис, нужные писателю моряки и Старовольский как их комвзвода. Нестеренко узнал лейтенанта и испытал облегчение – вроде того, какое испытал бы и я, обнаружив в чужой компании знакомого мне человека. Он долго жал руки – ему, военкому, мне и остальным.

– Нестеренко, корреспондент газеты «Красный флот», – каждый раз говорил он, улыбаясь худощавым и умным лицом. – Нестеренко, корреспондент…

– Младший лейтенант Старовольский, – звучало в ответ. – Старший лейтенант Сергеев. Батальо… старший политрук Земскис. Старшина второй статьи Зильбер. Краснофлотец Костаки.

– Шевченко, – заявил Мишка, когда очередь дошла до него, – но замечу, совсем не Тарас.

В глазах Нестеренко появился немой вопрос. Старовольский хмыкнул:

– Он тут не Байрон, он другой.

Шевченко не обратил внимания на лестное сравнение. Его занимало иное – черная морская форма киевского гостя.

– Как поживаете? – спросил нас Нестеренко с неловкой улыбкой гражданского человека, одевшегося вдруг в чужой костюм. Первым ответил Шевченко – с несвойственной ему в обычное время серьезностью.

– Все хорошо, товарищ политрук. Одно плохо. Демаскируете вы нас.

И бросил мстительный взгляд в мою сторону.