Королевская кровь. Сорванный венец - Ирина Котова

Крупнейшая коллекция нелегальных артефактов – то, что нужно.

На выходе из комнаты они чуть не попались. Ничего удивительного в присутствии там самой Таши не было, но Тандаджи работал дворником и обязан был находиться вне дома.

Помощник Смитсена, так не вовремя вернувшийся домой, скользнул по целующейся у комнаты хозяина парочке острым взглядом и потребовал прекратить блуд в доме, пообещав рассказать обо всем начальнику. «Хозяин этого не терпит, – проскрипел он, – так что считайте, что вы уже уволены».

Тандаджи в своей роли тидусского имигранта, плохо знающего язык, коверкая слова, заявил «Хас-зяину сам мусчин, он миня паймета» и с достоинством удалился, поэтому отдуваться пришлось Таше. Опустив глаза, приседая, кланяясь и извиняясь, умоляя не рассказывать Смитсену, как и положено бедной работнице, она чувствовала внимательный взгляд помощника и старалась вовсю. Кажется, он поверил. Во всяком случае, ощущение опасности ушло.

Таша не сильно расстроилась из-за предполагаемого увольнения. Конечно, лучше было бы ей продолжать работать, пока дело не решится, но уволят – так уволят. Дальше дело уже за официальным обыском в присутствии магов и духовников, и агент Таша спешила в Управление, чтобы сообщить начальнику о результатах работы. Игорь Иванович лично приказал при появлении каких-либо новостей сразу же сообщать ему.

Ночной город приветливо мигал глазами фонарей, обдувал теплым ветерком, а до прибытия автобуса оставалось минут пять, когда она подошла к остановке и закурила в ожидании транспорта. Улицы были на удивление пустынны, хотя столица обычно не спала круглые сутки. По шоссе мчались машины, а вот людей практически не было.

Каким чудом Таша почувствовала нападение, сказать сложно. Видимо, не прошли даром ни тренировки по развитию интуиции, ни занятия боевыми искусствами. Вот она стояла и курила – и тут же метнулась в сторону, развернулась, впечатала первому нападающему сигарету в лицо, проскользнула мимо второго и побежала, наклоняя голову и ожидая выстрела. Это только в приключенческих романах одна героиня легко раскидывает семерых мужиков, при этом еще и успевая многословно думать, а частенько и длинненько поболтать с ними о том, как они дошли до жизни такой. В реальности все проще – мозг отключается, тело работает на рефлексах, а ум даден, чтобы понимать, когда нужно бежать. Благо, бегом агенты тоже активно занимались.

Она уже довольно далеко убежала, когда услышала, что один из нападавших что-то выкрикивает ей вслед, и догадалась-таки нажать кнопку тревоги, вделанную в манжет курточки. В следующую минуту наведенное проклятие сбило ее с ног, парализуя, перемалывая кости, иссушая и высасывая жизнь.

Агент Тандаджи, известный у Смитсена как Ману, работал, в отличие от Таши, с проживанием в доме и со Стрелковским виделся в редкие выходные. В эту пятницу его не отпустили, а он и не настаивал. Связной всегда служила Таша.

Дворнику выделили маленькую пристройку у гаража, и он с утра до вечера махал метлой, намывал дорогу перед гаражом и крыльцо, убирал и сжигал листья, следил за кошками хозяина и исполнял мелкие поручения. Вставал Тандаджи рано, в пять, чтобы успеть убрать двор до появления медиамагната, и ложился, соответственно, тоже рано. И прокравшимся в каморку людям с приказом брать его живым для допроса это было прекрасно известно.

Сухощавый сутуловатый дворник дернулся, замычал, когда ему, зажав рот и приставив к шее нож, ловко вязали руки. Здесь обошлись без заклинаний, тидусс явно был напуган и, пока его вели на допрос, с ужасом повторял: «Я ничего ни краль, добруе господины, нет-нета, не краль я».

Привели его в комнату на втором этаже, где уже ждал, привалившись к столу, господин Смитсен и его помощник Щеглов. Увидев хозяина, тидусс завопил еще громче и неразборчивей, пока его привязывали к стулу, кричал «Я честна!» и «Крошка чужу никогда не браль». Смитсен недовольно нахмурился и посмотрел на толстяка – тот вполголоса проскрипел: «Говорю тебе, наверняка он с девчонкой заодно, хоть в комнате и только ее следы были».

Смитсен подошел к застывшему в ужасе дворнику, сжал его виски руками, брезгливо поморщившись из-за обильного пота, заливающего от страха лоб служащего. Тандаджи показалось, что ему буквально проткнули голову. Он вполне натурально завизжал, а Смитсен, вглядываясь в его глаза, будто не слыша криков, произнес:

– Не могу прочитать, желтые и коричневые мне неподвластны, там другие духовные практики.

– Тогда, – подал голос толстяк, морщась от криков дворника и заверений в своей преданности, – может, стандартным способом?

Щеглов облизнулся. И столько надежды было в его голосе, столько предвкушения, что медиамагнат покачал головой и сказал:

– Ну давай, вызывай Симеона, но сам присутствовать не будешь.

Щеглов опустил уголки рта и как-то осунулся, но послушно вышел в дверь – видимо, за таинственным Симеоном. Хотя ничего таинственного для Тандаджи в этом не было, намеки вполне прозрачны.

Он, не прекращая всхлипывать и бормотать с тидусским акцентом: «Хос-зяин, я нисего не сделаль, честна слова, клянуся крылями богини», еще раз просчитал обстановку. Двое охранников у двери, с пистолетами и шокерами. Двое у стен, сам Смитсен у стола, на единственном окне решетка. Значит, выход только через дверь, и нужно ловить момент позже, когда его поведут – если поведут – по коридору в пыточную.

– Может, сами все расскажете? – спросил Смитсен, с насмешкой глядя на него. – Ваша игра очень убедительна, честное слово. Но утомляет. Расскажете – избавите себя от боли, а меня от неприятного зрелища. – И он, наклонившись к отшатнувшемуся в страхе дворнику, доверительно добавил: – Понимаете, не люблю вида крови. И насилия. А приходится звать мастера-дознавателя…

– Хос-зяин-на, – всхлипывал дворник, – богиняй клянуся, не браль я нисего! – и мелко трясся, очень достоверно.

Смитсен внимательно посмотрел на него, покачал головой и, больше не обращая внимания, сел за стол, включил стоявший в углу телевизор, переключил на правительственный канал. Там королева как раз пекла детскую творожную запеканку, заодно рассказывая про своих детей и их воспитание. Гости студии сидели, открыв рты.

– Что делает, а, стерва, – с восхищением сказал Смитсен и вдруг, погрустнев, покачал головой и снова произнес: – Как я не люблю насилие…

За дверью раздались шаги, и в комнату вошли два человека – Щеглов и крепкий, плечистый невысокий мужик в возрасте.

– А, Симеон, – медиамагнат поманил его к себе, – смотри, это наш дворник. Он, к сожалению, не хочет нам ничего говорить. Зачем его подружка залезла туда, куда не следует, на кого он работает, успел ли передать сведения или нет. Пусть скажет, хорошо? Позовешь, когда заговорит. Только… давай сначала без крови попробуем.

И Смитсен, толкнув застывшего в надежде на то, что его забудут, Щеглова в спину, понукая того выйти, аккуратно затворил за ними обоими двери комнаты. Тандаджи понял, что выводить отсюда его никто не будет. И что если он и покинет эту комнату, то только вперед ногами, потому что слишком много сказал при нем Смитсен, чтобы оставлять его в живых.