Crysis. Легион - Питер Уоттс

И тут до цефов доходит, что к чему. Топтун роняет меня и на полной скорости несется прочь – а белая лента из облака тянется вслед карающим пальцем Господним, касается легонько. Топтун просто плавится, вытекает жижей из экзоскелета – бледненькой, прозрачной, чистенькой. Экзоскелет же оседает нескладной грудой металлолома.

Охотник срывается со стены, шлепается, разливается лужей. Полукварталом дальше шатается визгун – топает ко мне, приседает, но визга испустить не может. Тварь не сдается – встает в полный рост, шагает медленно, целеустремленно, осторожно ставя ноги. В движениях видна отчаянная попытка сохранить лицо, обреченное достоинство, – и во мне пару мгновений шевелится жалость. В бок визгуну врезается ракета и взрывается, сшибая с ног. В эфире уханье и вопли, я поднимаю глаза к небесам и вижу «Циклопа-4», идущего на второй заход. Из турбины правого борта вырывается пламя. «Циклоп» качается, разворачивается, зависает в десяти метрах от меня и в паре над землей, не решаясь опуститься ниже.

Я не могу встать – нет сил. Поэтому ползу, волочу себя по мостовой, словно параплегий, к машущим рукам и призывным голосам. Меня подхватывают, отрывают от земли, закидывают наверх – и мостовая медленно удаляется. Индикатор заряда на экране постепенно желтеет, чувствую: система потихоньку приходит в себя. «Циклоп» уносится в небо, мне дают грузовую стропу, я ухватываюсь для страховки и выглядываю наружу, смотрю на поле боя, полное опустелой машинерии. Экзоскелеты и панцири валяются бессмысленными грудами металла, словно хозяева в мгновение ока унеслись на инопланетные небеса. Но ведь не унеслись же – вытекают потихоньку, капают из щелей чудо-оболочек, собираются в студенистые вязкие лужи.

– Взрывной каталитический аутолизинг, – формулирую вдруг и отчего-то понимаю смысл этих слов.

Мне случалось видеть биологическое оружие. Я был поблизости, когда в самом начале Водяных войн египтяне выпустили раскачанный до предела некротизирующий фасциит на сирийцев. Я видел, как эта гадость прямо на глазах жрала мясо, обнажая кости, – будто ролики из «Дискавери», где показывают в ускоренном темпе развитие болезни. Бедняги, которых угораздило заразиться, умирали за минуты, раны просто кипели, пуская пар, – так сильно раскручена была скорость стрептококкового метаболизма. Проектировщикам пришлось скроить новую серию бактериальных энзимов, способных переносить жар.

Но по сравнению с преображенными спорами те стрептококки – ноль без палочки. Я никогда не видел, чтоб микродрянь убивала с подобной скоростью.

Если Харгрив способен на подобное со связанными руками, так развяжите его, спустите с поводка, а сами убирайтесь с дороги.

Описать полковника Шермана Барклая можно двумя словами: усталость. И страх.

Но боится он не смерти – едва ли, нося столько шрамов, человек не установил еще перемирие с личной смертностью. Он страшится неудачи. Он сейчас – глава окрестного человечества в центре апокалипсиса, взводы таращатся на него, затаив дыхание, ждут его слов: а что, если не справится, не вытянет ответственности? Мы обречены, такой Судный день нам и не снился, но к неизбежному проигрышу можно прийти по-разному. Шерман Барклай уже смирился, перепробовал все и убедился: искать нечего, нужно лишь стиснуть зубы и шагать к финалу, и бояться ему осталось не осьминожек, а разве что скверной позорной гибели.

Роджер, можешь вообразить, что же его по-настоящему испугало? Знаешь, чего он взаправду забоялся, увидевши, как взвод цефов превращается в говяжий холодец прямо на глазах? Я заметил, как только меня заволокли в СВВП, я смотрел на его лицо, когда мы снялись и взлетели.

Он испугался надежды.

Понял Барклай: Натан Голд оказался прав, – кто бы мог подумать? Полковнику больше не нужно решать: предпочесть дикую теорию или спасение человеческих жизней. Полковник видел Н-2 в действии, треклятая штука может сделаться настоящим бичом цефов, гребаной черной смертью всего осьминожества – если только сумеем ее настроить, довести до ума. Комбинезон весь ход войны может повернуть.

Что будете делать, если уже смирились с неотвратимой гибелью, а кто-то вдруг предложил спасение? Любая надежда на спасение среди апокалипсиса неизбежно кажется фальшивкой, предназначенной лишь для того, чтобы подорвать веру в себя. Она искушает мечтами о воображаемом счастливом будущем, о жизни после того, как это все кончится, – а думать нужно о деле, ожидающем здесь и сейчас. Надежда отвлекает, надежда – это страх, подрывающий решимость, потому что надежда – самое ненужное и опасное на поле битвы чувство. Тебе снова есть что терять, поэтому ты хочешь сберечь себя – и ты слаб.

Полковник Шерман Барклай пытается решить, стоит ли ему надеяться, смеет ли он надеяться.

Таймс-сквер становится меньше и дальше. На ней снова движение – явилась новая команда цефов. Похоже, зараза их не берет – харгривовские споры-перебежчики, наверное, все уже израсходованы. Скверно, что он не напрограммировал им жизнь подольше. И совсем уж плохо, что не запрограммировал их размножаться, как и полагается приличной заразе Судного дня. То-то радости краснокожим, если б ветрянка косила бледнолицых чужаков, а своих не трогала.

Увы – хватит тешиться фантазиями, пора возвращаться к персональному апокалипсису. Он покамест в самом разгаре.

Я живее, чем показалось на первый взгляд: харгривовский микробный взлом забрал не так уж много энергии, но потребовал отдать ее сразу и быстро, а у Н-2 невысокий предел по количеству джоулей в секунду. Приятель Н-2 не то чтобы много крови потерял и отключился – а вроде как разогнулся слишком резко и быстро. Теперь его силу не сосут миллиарды крошечных ртов – и старина опять восстановился, индикатор почти уже зеленый. Но дозаправиться не помешает, а под рукой прямо у хвостового люка две подходящие розетки. Я подключаюсь и позволяю комбинезону питаться, Барклай же отправляется в кабину пилотов. Четыре дюжины жадных глаз смотрят ему в спину, пара-другая – на меня.

Кто-то даже улыбается.

Иду в кокпит – и застаю Барклая препирающимся со знакомой физиономией, красующейся на экране видеосвязи.

– Мы пытались эвакуироваться, думаете, мы не пытались? – вопит Голд на экране. – Я ж говорю: они набросились как саранча. Да мы полпути к Гарлему не сделали, несчастный поезд с рельсов сошел! Хоть сейчас меня послушаете? Нам нужно пробиться к «Призме»! Это наша единственная надежда! Если у кого и есть ответы на все вопросы, так это у Харгрива. Я работал на старика всю жизнь, уж я-то знаю. Он точно самый дока по всем комбинезонным делам. Кто-то должен пойти к нему и привести сюда.

Полковник Барклай не любит гражданских, а уж этого – втрое. Харгрива же не любит еще больше. Но куда денешься, когда только с ними связан его новый страх – и надежда. Потому полковник стискивает зубы, вдыхает глубоко и кивает. А после велит пилоту взять курс на «Призму».

Пилот смеется.

– Сэр, да машина чуть дышит. Масса повреждений: подача топлива нарушена, пробоины – мы течем как подколотая свинья. Теряем горючку.

– Насколько близко сможем подлететь?