Восхождение царицы - Маргарет Джордж

Может быть, память и обратит их в прекрасные мгновения, но они не сотрутся из нее вовеки.

Мне показалось, что над нами нависла холодная мрачная тень.

– Какие печальные слова! – воскликнула я. – Вечно со мной так: не желая того, навела тебя на грустные размышления. – Я нервно соскочила с кровати и нащупала лампу, чтобы зажечь ее. – Нужно сейчас же выпить вина с пряностями, оно отгонит дурные мысли.

Я зажгла лампу и в ее слабом свете бросила взгляд на Цезаря – он распростерся на постели, обернувшись в простыню. Столбики балдахина с раздвинутыми занавесями как бы заключали его в рамку.

При смутном освещении он казался бронзовой статуей, а суровое выражение его лица на миг заставило меня и вправду подумать: уж не превратился ли он в изваяние? Потом он рассмеялся и протянул руку за вином, которое я налила в драгоценную чашу из оникса.

Царская ладья двигалась по Нилу. Из павильона на верхней палубе мы наблюдали за тем, как проплывали мимо окрестности – разлапистые пальмы, глинобитные дома с плоскими крышами, скрипевшие водяные колеса и сочная зелень полей. Жители прибрежных деревень издалека замечали наши наполненные ветром паруса, выбегали к реке и с любопытством провожали нас взглядами.

– Самая богатая страна на свете, – сказал Цезарь, прикрывая ладонью глаза от солнца. – Где еще можно видеть такие бесконечные зеленые поля, рождающие зерно для множества земель?

Я не могла понять, что звучит в его голосе, восхищение или зависть, и снова почувствовала укол страха.

– Рядом с этим великолепием Италия с ее низкими холмами да чахлыми сосенками кажется бедной, а про скудную каменистую Грецию и говорить нечего. Недаром греки расселились по всему миру.

– Увы, – вздохнула я, – наша земля плодородна лишь рядом с Нилом, большая же часть Египта представляет собой пустыню. Ты ее еще увидишь. Наша страна – узкая полоска зелени рядом с морем жарких песков.

– Возможно, и узкая, – возразил Цезарь, – но длинная. Шестьсот миль садов и полей.

– Завтра мы будем у пирамид, – сказала я. – И я покажу тебе Сфинкса.

– Ты уже показала мне Сфинкса, – сказал он. – Ты и есть Сфинкс.

– Сфинкс – это воплощенная тайна, – не согласилась я. – А я вполне постижима. Какая во мне загадка?

– А знает ли Сфинкс, что он собой представляет? – спросил Цезарь. – Думаю, нет. Вот и ты являешь собой воплощенную тайну, хотя сама этого не осознаешь. Я знаю о тебе меньше, чем о любом другом знакомом человеке, хотя провожу с тобой больше времени, чем с кем бы то ни было.

– Уверяю тебя, во мне нет никаких тайн!

– Никто не тайна для себя, – сказал Цезарь. – Но чего ты хочешь на самом деле, кто ты на самом деле – для меня это тайна.

Поначалу его слова показались мне нелепостью. О чем он? Я лишь хотела быть с ним, хотела быть любимой им. Хотела вступить с ним в союз – политический? военный? брачный?

И тут, о Исида, я поняла, что и сама точно не знала, чего хочу. Вернее, я знала, но не могла пока сформулировать, ибо это было нечто новое. Новый союз. Может быть, новая держава, соединяющая Восток и Запад, к чему когда-то стремился Александр. Правда, мечта Александра умерла вместе с ним… Если она возродится, то уже в ином виде – обновленная, приспособленная для мира и человечества с учетом всех изменений, произошедших за триста лет.

– У тебя задумчивый вид, – заметил Цезарь. – О чем ты размышляешь?

– Об Александре…

– Странно. Я тоже о нем думаю. Должно быть, дело в твоей стране. Египет неизбежно наводит на мысли об Александре. Здесь он отправился к оракулу и узнал, что он сын Амона.

– А ты и есть Амон, – сказала я со смехом.

Он тоже рассмеялся.

– Получается, я отец Александра!

– Нет, но твой ребенок может быть…

Он быстро приложил палец к моим губам и остановил меня на середине фразы, не дав договорить.

– Нет! Ни слова о нем! Неужели ты хочешь навлечь гнев завистливых богов? Нет!

Он выглядел рассерженным.

– Перед нашим отплытием, – заговорил Цезарь, – я посетил гробницу Александра. Мне захотелось увидеть его. Давным-давно, когда я воевал в Испании и мне было всего сорок, я увидел статую Александра и вдруг понял: мне на семь лет больше, чем он прожил на свете. Подумать только, он завоевал весь мир и умер, я же, прожив на свете на семь лет дольше, не совершил ничего, достойного памяти! Это осознание изменило меня, я стал другим. Теперь же я пришел к его гробнице. Он лежит там в золотой броне, со щитом, скованный смертью и негодующий (я видел гнев на его лице), и я с полным правом сказал ему: «После того дня в Испании я свершил многое, но не сделал одного – не завершил твоих завоеваний».

Цезарь повернулся и посмотрел на меня. В его взгляде сквозило легкое удивление оттого, что он высказал все это вслух.

– Так скажи мне, – приободрила я его, – чего ты хочешь? К чему стремишься?

– Сокрушить Парфию. И совершить поход дальше, в Индию. – Эти слова повисли в неподвижном воздухе.

– О Исида! – выдохнула я.

– Это возможно, – сказал он. – Это возможно.

«Но тебе пятьдесят два года, а остатки армии Помпея все еще велики. Рим полон твоих политических противников. У тебя мало денег, чтобы финансировать поход… Однако есть Египет, – думала я. – Империя Александра, обновленная и расширившаяся».

– Я тоже искала умиротворения у гробницы моего предка Александра, – сказала я осторожно. – Его кровь течет в моих жилах. И в жилах нашего ребенка. Но его мечты могут быть опасны – демоны пустыни увлекают нас на роковую стезю.

– Нет, – упрямо возразил Цезарь, – отправившись в пустыню, Александр обрел свою мечту. А если мечта и рок переплетены – разве похож я на человека, предающего мечту из страха перед роком?

Я поежилась. Я смотрела на горизонт и ожидала, когда покажутся вершины пирамид – единственные монументы, неподвластные року. Правда, об их создателях такого сказать нельзя: мы помнили их имена, но забыли деяния, а грабители завладели сокровищами и осквернили мумии.

И вот, когда уже наступали сумерки, далеко впереди показались крохотные точки. Их высветили лучи заходящего солнца.

– Смотри! – сказала я Цезарю. – Это они!

Он поднялся, чтобы лучше разглядеть открывающуюся картину, и долгое время молча стоял у поручня, пока уходящий день сменялся ночью.

С зарей мы снова поставили парус. Когда бледное желтое золото рассвета прокралось на небосвод, пирамиды уже были видны полностью, а когда мы пришвартовались, они заполнили собой добрую