Победитель - Ежи Жулавский

Ихазель выгнулась змейкой, подняв руки над головой.

– Красивая я…

– Красивая ты, о госпожа! – хором ответили обе горничные.

Стройная, гибкая, нагая и совершенная, замерла Ихазель на недолгое время, пока, словно удар, не посетило какое-то воспоминание, заставившее потупиться и закрыть лицо руками. Горничным послышался то ли стон, то ли, может быть, отрывочный всхлип.

Когда Ихазель отняла руки от лица, губы у нее были сжаты, а глаза приняли жестокое, властное выражение.

– Одевайте, – коротко приказала она.

Обе принялись обмывать ее и натирать благовонными маслами, но дело шло непроворно, потому что руки, скользящие по лилейному телу госпожи, дрожали от сладострастного упоения.

Движением головы Ихазель указала ларь, где хранились ее самые дорогие наряды.

И через несколько минут стало невозможно угадать нагое, лишь во снах видящееся чудо ее тела под жесткой одеждой и пурпурным плащом, шитым золотом и драгоценными камнями. На волосы от висков лег высокий венец, а поверх него вуаль, унизанная жемчугом и кораллами, ноги обул зеленый сафьян с длинными золотыми цепочками, волочащимися по полу, на тыльных сторонах ладоней засияли огромные розетки из драгоценных камней, пристегнутые золотыми шнурами к четырем перстням на пальцах и золотым браслетам на запястьях.

Когда она в таком виде вышла к четверке холопов, те невольно потупились и попятились к стене. Ихазель дала им знак следовать за ней.

Молча миновала переходы, которыми ее покои соединялись с собором и прямо направилась к спуску в прежнюю сокровищницу. У двери велела холопам зажечь факелы. На багровом свету вспыхнувшей смолистой щепы поджатые губы дрогнули жутковато и жестоко.

Толчком отворила дверь и велела холопам войти первыми. Держа факелы, они остановились по бокам от входа, и тогда вошла она, звеня золотыми цепочками у ног, сверкая драгоценными камнями, закованная в тяжелый и богатый наряд, с застывшим, бледным лицом.

Шерн изумленно уставился на нее. После минутного освобождения во время паники его не приковали, а в спешке притянули за обвитые веревками запястья к скобам в стене, а ноги привязали к проушине в полу.

– Ихазель! – прохрипел он, помедлив.

Не говоря ни слова, она все с тем же неподвижным, словно застывшим лицом подошла к нему. Медленно выхватила из складок платья острый кинжал с рукоятью из цельного коралла и посверкала им на свету факелов, как бы ради забавы.

– Ихазель!

Острая боль пресекла крик в горле у шерна. Резким и на вид нечаянным движением Ихазель приложила острие ко лбу Авия и процарапала кожу. Потом попятилась и дала знак двум холопам подать ей факел. Некоторое время смотрела на чудище, освещенное багровым светом, не торопясь, взяла факел из услужливой руки и ткнула под распростертые черные крылья.

Шерн дернулся, извиваясь от боли. В подвале запахло паленым.

– Всем владеет человек, – сказала Ихазель, отведя факел. – В его власти Луна и всякая тварь, на ней живущая. От моря и до предела пустыни, над которой светит Земля, звезда благословенная, на море и за морем, в краях, еще неведомых.

У нее пресекся голос. Она изо всех сил ткнула шерна в грудь пылающим факелом, не удержала, факел упал на пол, по полу разлилась лужица смолы, тлеющая красными огоньками.

Тень шерна огромным черным призраком взметнулась на стене, дотянувшись до золотых букв когда-то священной надписи. А из клубка извивающегося тела твари сверкнула четверка ужасных, налитых кровью глаз. Ихазель почувствовала, что силы оставляют ее. Невольно оглянулась в поисках, на что опереться бы, и увидела, что холопы в суеверном страхе сбежали.

Она была одна.

Был миг, и она хотела убежать. Однако ноги не слушались, дышать стало нечем, жесткий драгоценный наряд давил на плечи. Негромкий стон вырвался из посиневших полуоткрытых губ.

Шерн не подавал голоса. Он извивался под пыткой, но роговые губы у него были стиснуты, он молча смотрел ужасными бельмами на шатающуюся Ихазель. И она глаз отвести от него не могла. Никогда еще не чувствовала себя настолько бессильной, как теперь, когда пришла показать гордому чудищу свою власть и великолепие. Широко открытыми, бездумными глазами неподвижно смотрела на шерна, не в силах шагу ступить. Видела рану на груди, выжженную факелом, гаснущим стреляющими огоньками у его ног, и глаза, глаза…

Жуткий, безумный вопль вырвался из ее груди и замер на самой высокой ноте, словно фонтан, обрубленный внезапным морозом.

И шерн заговорил:

– Всем владеет шерн, добра и зла не ведающий, владеет даже в оковах, даже истязаемый, даже побежденный. Служить шерну обязана всякая тварь, что явилась на Луну, а если не станет служить – погибнет. Шерн был владыкой испокон веков, когда Земля, как рабыня, ночи его освещала, шерн будет владыкой до скончания времен, когда Великая пустыня выпьет море и пожрет всю Луну.

Ихазель беззвучно зашевелила губами.

– Подойди, – сказал шерн, не сводя с нее глаз.

Она пошатнулась и сделала несколько шажков.

– Ближе.

Она подчинилась и оказалась в полушаге от него.

– Смилуйся!

– Разрежь веревки, – сказал Авий.

Механическим, безвольным движением Ихазель подняла с полу кинжал и, склонившись к ногам чудища, стала пилить веревки.

– Теперь руки.

Она выпрямилась и медленно, как сонная, продела лезвие между ладонью шерна и железной скобой на стене. Одна рука Авия была свободна. Но он не взял в нее кинжал, чтобы освободить другую. Только произнес все тем же тихим и властным голосом:

– Теперь вторую.

Ихазель перерезала веревку.

И вдруг на нее обрушилась жуткая черная туша. Она пыталась защититься, хотела оттолкнуть тушу, ударить кинжалом, но тот выпал у нее из руки, как увядший лист, и в тот же миг два широких распростертых крыла затрепетали у нее над головой, упали и мягко обвили. Она почувствовала, как шарят по бокам ладони, ищут среди жесткой одежды живого тела, вот они коснулись бедер, холодные, скользкие. Черно стало в мыслях, обожгло губы и гортань, полыхнула боль, чудовищная, нечеловеческая, жуткая, все мускулы судорогой свело от этой боли, настолько омерзительной, что уподобилась она невероятному наслаждению.

Ихазель потеряла сознание.

Над замерзшим морем занимался серый рассвет. Закутавшись в теплую шубу, Крохабенна вышел из своей норы на Кладбищенском острове. Его сопровождали два верных пса, уже довольно давно разделявших с ним уединение. Выбежав следом за хозяином, они принялись лаять и весело прыгать, разгребая лапами снег и вынюхивая потайные местечки, где устраивалась на ночь разная лунная живность.

Старик минуту-другую смотрел на прыжки собак, радующихся свободе после долгого сидения взаперти, а потом не спеша направился к пригорку, круто обрывающемуся в море. Собаки заметили его уход, прекратили игру и побежали следом. Идти по рассыпчатому, мерзлому снегу было трудно, ноги увязали, и старик на ходу опирался на длинный посох.