Освободитель - Виктор Суворов

Часы были просто великолепные, и я давно приметил, что один из радистов взвода связи на мои часы поглядывал с немалым интересом. Не знаю почему, но этого радиста я считал жадным человеком, хотя почти и не знал его.

Во время обеда, когда вокруг полевого узла связи решительно никого не было, а радист, я это знал, дежурил внутри, причем один, я зашел на узел связи. Для командира роты посещение батальонного узла связи — дело совершенно естественное.

Молча я снял с руки часы и протянул ему. Он смотрел на часы, не решаясь их взять, ожидая, что я потребую взамен. Как радист он, конечно, немного говорил по-русски. Без этого в связь не берут.

— Мне спирт нужен. — Я запрокинул голову назад, имитируя то, как люди пьют спиртное. — Понимаешь, спирт. — Я пощелкал себя по горлу, показывая, как он булькает.

Он закивал головой. Мусульманин, а ведь понимает. И видимо, каждый день вместе со всеми принимает лечебный напиток.

— Десять литров, понимаешь. — Я показал десять пальцев. — Десять.

Он быстро взял часы и сказал: «Вэчэр».

— Нет, — сказал я, — мне сейчас надо.

Он покрутил часы в руках и нехотя вернул их мне: сейчас нельзя.

Я положил часы в свой карман и медленно пошел к выходу, но у самой двери резко обернулся. Солдат с величайшим сожалением смотрел мне вслед. Я быстро достал часы и сунул ему в руку:

— Я сам возьму.

Он кивнул. Быстро замотал часы в носовой платок, сунул за голенище сапога и тут же шепнул мне на ухо одно всего лишь слово.

Я ненавидел его. И все же я еще перед тем, как зайти на узел связи, дал себе слово никому, включая командира батальона, не рассказывать о том, как я нашел спирт. Чтобы не раскрыть его, я не побежал в штаб батальона немедленно, а выждал несколько часов. И лишь к вечеру постучал в командирскую машину. Комбат сидел в величайшем унынии.

— Товарищ подполковник, не желаете ли выпить со мной по кружечке спирта? — С моей стороны это было величайшим хамством. Но он, конечно, простил меня.

— Где? — взревел он и, вскочив с кресла, больно ударился головой о броневую крышу. — Где, твою мать?

Я улыбнулся:

— В радиаторах.

Каждый бронетранспортер имеет по два двигателя и так как они работают в исключительно тяжелых условиях, то каждый двигатель имеет очень развитую жидкостную систему охлаждения с емкими радиаторами, которые в летнее время заполняются просто чистой водой. Солдаты слили всю воду из радиаторов всех машин батальона и заполнили их спиртом. Пили они его по вечерам, залезая под машины якобы для обслуживания и ремонта.

Комбат немедленно построил батальон и затем лично сам пошел вдоль колонны, открывая в каждой машине сливные краны. Осенний лес быстро наполнялся чудесным ароматом.

* * *

Через день радиста, открывшего общую тайну, нашли избитого почти до смерти в кустах возле узла связи. Его срочно увезли в госпиталь, объяснив медикам, что пострадал он при встрече с контрреволюцией.

А еще через несколько дней, когда другие события заставили забыть злосчастный образ радиста, ко мне подошел другой радист и протянул мне мои золотые часы «Полет».

— Товарищ лейтенант, это ваши часы?

— Э… — сказал я. — Вообще-то мои. Спасибо. А где вы их нашли?

— Один из нас, видимо, их украл у вас.

— И за это вы так зверски его обработали?

Он внимательно посмотрел мне в глаза.

— И за это тоже.

Кошице — Прага

Тревогу объявили часов в пять утра.

Холод в лесу собачий. Спать бы да спать, уткнув нос в воротник шинели. Я медленно выполз из-под теплой шинели, в голове шумело после вечернего веселья — ни одна живая душа во всей роте и ухом не повела на сигнал тревоги. Всего за один месяц дисциплина пала до катастрофического уровня.

Я извлек из глубин своей памяти специально приготовленную для подобного случая тираду и тихо, без особой злобы проговорил ее на ухо старшине роты, который норовил прикинуться спящим. Старшина мгновенно вскочил: не то чтобы испугался моих угроз. Нет. Просто фраза была затейливой.

Старшина пошел вдоль рядов спящих солдат и сержантов, толкая их носком сапога и покрывая матом.

Когда меня будят на рассвете после ночи в холодном лесу, я всегда становлюсь очень злым. Не знаю почему.

В глотке моей скапливались самые грязные ругательства, и я посматривал по сторонам, на чью бы голову их высыпать. Но, встретившись глазами с первым попавшимся солдатом, я сдержался. В глазах его было, пожалуй, больше злобы, чем в моих. Грязный, небритый, нестриженый, много недель не видавший горячей воды, автомат через плечо и полные подсумки патронов. Поди задень его сейчас — убьет не задумываясь.

Офицеров собрали на совещание. Начальник штаба полка объявил боевой приказ, согласно которому наша дивизия срочно передавалась из 38-й армии Прикарпатского фронта в 20-ю гвардейскую армию Центрального фронта. Нам предстояло совершить многосоткилометровый марш через всю страну и к вечеру развернуться севернее Праги для прикрытия войск 20-й гвардейской армии. Всю гусеничную технику: танки, тягачи, тяжелые бронетранспортеры — было приказано оставить на месте, а двигаться налегке, используя только колесные машины.

Приказ был совершенно непонятен, в том числе и начальнику штаба, получившему его свыше. Но времени на дискуссии не было. Колонны вытянули быстро, сигнал готовности — белые флажки начали появляться над командирскими люками (радиосвязь при перемещениях войск запрещена). Наконец, белые флажки появились над всеми машинами. Сигнальщик головной машины покрутил флажком над головой и четко указал на запад. Мы снова двинулись в неизвестность.

Тем для тревожных раздумий было достаточно. Если силу танков принять за единицу, то в сравнении с этим мотопехота — ноль. Но именно тот ноль, который из единицы делает десятку. Танки и мотопехота во взаимодействии — несокрушимая сила. Сейчас мы на бешеной скорости неслись на наших «гробах на колесах» по стране, бросив свои танки. Без них, без этой единицы, мы превращались в ноль, хотя и очень большой. Возникал вопрос, кому и зачем это нужно. Более того, мы шли без гусеничных тягачей, то есть без артиллерии. И это окончательно убеждало нас в том, что мы идем не на войну. Тогда куда и зачем? Неужели в районе Праги наших войск недостаточно?

Во время коротких привалов, когда солдаты дозаправляли машины и проверяли их, офицеры, собравшись в кружок, делились худшими своими опасениями. Еще никто из нас не решился произнести вслух страшный диагноз, но в воздухе уже висели два жутких слова «разложение войск».

Ах, если бы чехи стреляли!

В наших полках, особенно прибывших из Прикарпатья, в то время было много офицеров, побывавших в Венгрии в 56-м году. Но ни один из ветеранов не видел в Венгрии и намеков на разложение, которое началось теперь. За освобождение Венгрии Советская Армия платила кровью. В Чехословакии цена была выше. Мы платили разложением. Дело в том, что, когда по тебе стреляют, ситуация упрощается до предела. Думать не приходится. Задумавшихся убивают первыми.