Будем как боги - Олег Рой

– Круто, – заметил Борис. – В тебе столько загадок! Я, наверное, должен был бы разозлиться на тебя…

– Но ты привык к тому, что тобой пользуются. Сначала одноклассники, которые списывали у тебя, и потому не трогали, как других; потом девушки, с которыми ты встречался, потом твой научник, для которого ты писал статьи, потом Фишер, потом Ройзельман, потом я… тебя так заездили, что у тебя даже мечтаний собственных не осталось. Знаешь, Борис, а ведь ты прекрасен. Твой интеллектуальный потенциал не меньше, чем у нашего самозваного божка. Вот только этот мощный инструмент не находится в твоей власти. Скажи мне, ты бы хотел освободиться?

– От чего? – удивился Борис. – Меня, вроде бы, в подвале не заперли, и наручников на своих запястьях я тоже не вижу.

У современного человека его кандалы внутри. Люди совершенствовали механизмы порабощения всю писанную историю человечества. Нам казалось, что мы становимся свободнее, но это не так – просто наши цепи становились невесомее – и, одновременно прочнее. Твоя цепь в твоем мозгу, Борис, но я хочу видеть тебя свободным.

– Почему? – удивился Борис.

– Я знаю, что ты уговорил Ройзельмана спасти меня, когда я была мертва, – сказала Клодия. – Признаюсь честно – тогда я проиграла Ройзельману. Но он знал, что второй раз я учту свои ошибки. Ему очень не хотелось возвращать меня к жизни, а ты сумел его уговорить.

– Честно говоря, мне это особых усилий не стоило, – буркнул Борис, чувствуя, что краснеет (хотя, возможно, это было от повышенной температуры).

– И все-таки, я у тебя в долгу, – сказала Клодия. – И думаю, что, если я сумею разорвать твои цепи, я отдам этот долг.

– Хорошо, – сказал Борис. – Значит, ты пытаешься остановить Ройзельмана. Почему?

– Он – безумец, – ответила Клодия. – Он только кажется нормальным. Его картина мира чудовищно искажена. Для него люди – только материал для того, чтобы доказать Богу, что он круче. Разве все происходящее не кажется тебе кошмаром?

– Не кажется, – ответил Борис. – Это и есть кошмар. Но что, если Ройзельман прав, и нам действительно надо измениться? Знаешь, ведь вирус создал не он, а я. А Гарри Фишер это спонсировал. А заказчиком выступали ВВС США. И Президент был в курсе, и… мне кажется, многие были в курсе. Мы готовили все это для России, для Китая, для Европы, Азии и Африки – а выстрелило оно у нас. Может, это правильно? Если люди такие – может, им не место в этом мире? Мы говорим о морали, о человечности – и выпускаем новые болезни только для того, чтобы разрабатывать для них лекарства, которые потом продаем! Мы считаем себя добрыми, но даже черти злее нас…

– И все-таки, люди другие, – сказала Клодия. – Тебе просто не повезло, ты был окружен людьми алчными и беспринципными. Но не все такие, есть те, кто физически не способен пойти по головам. Есть те, кто готов рискнуть всем ради другого, иногда даже незнакомого. Люди намного лучше, чем нам кажется. Впрочем, если ты не в состоянии отказаться от своей мизантропии – значит, я ошиблась в тебе…

– Я не мизантроп, – ответил Борис. – Если честно, мне просто плевать на людей. Лишь бы меня не трогали. Потому, что они постоянно лезут ко мне в жизнь. Постоянно указывают, руководят, чего-то требуют, будто я всем вокруг должен, а мне не должен никто…

– Тебя не научили говорить «нет», – кивнула Клодия. – Ничего, это поправимо. Прости меня, Борис, но это правда: мизантропия – это защитная броня, которую надевают на ранимую душу. Когда интеллектуально развитый человек понимает, что в мире много несправедливого, я бы сказала – чудовищно несправедливого, он пытается отгородиться от этого жестокого мира, развивая в себе собственную жестокость. Иногда это получается, у тебя вот получилось.

– Да, – сказал Борис. – А что, у меня был выбор? Сочувствовать нельзя. Если начнешь сочувствовать – с ума сойдешь. Посмотри вокруг: улицы городов заполнены трупами, и убил их я! Если я начну их жалеть – как я смогу жить дальше?!

– Можно попытаться все исправить, – спокойно ответила Клодия.

– Как?! – воскликнул Борис, сжав в кулаке пустую банку из-под пива. – Оживить их? Я – не Ройзельман, и воскрешать не умею… Да и у Ройзельмана сил не хватит, погибли уже десятки миллионов…

– Мертвых не оживить, – согласилась Клодия. – Но, если не остановить это безумие, умрут все, а те, кто не умрут, станут рабами Ройзельмана. Того, кто мнит себя богом, но сам лишь исполняет чужую волю. Все мы совершаем ошибки – это так. Но можешь ли ты сказать, что хуже – убить одного человека или миллионы? Или даже не убить, а сломать чью-то жизнь? Да, мы можем сказать: я такой-сякой, сделал то-то и то-то, нет мне никакого прощения… пойду творить зло дальше. Это хорошо?

– Нет, – пожал плечами Борис, – наверное, нет. Но…

– Сдаться всегда проще, – сказала Клодия. – Зло вообще проще делать, чем добро. И исправить сделанное уже не получится – течение реки времени слишком быстрое, чтобы плыть против него. Но только от нас зависит, будет ли зло распространяться дальше. Ты меня понял?

Борис кивнул.

– Обними меня, – сказала Клодия.

Борис встал, а Клодия, напротив, села на край стола. Странно…

Борис, мягко говоря, девственником не был уже давно. В сексе он испробовал много из такого, что не во всякой порнографии увидишь. И никакого пиетета в отношении чувственных связей он давным-давно не испытывал – так давно, что даже позабыл, как это бывает…

…позабыл, чтобы вспомнить. Он обнял Клодию неуклюже, как подросток. Она обвила его своими руками, положив голову ему на плечо. Он чувствовал ее запах – какой-то ненавязчивый, несовременный аромат с нотками дыма и горьких степных трав.

– У тебя очень тонкая талия, – сказал Борис. – Никогда такую не встречал…

– Особая конструкция грудной клетки, – ответила Клодия. – Мое тело на девяносто процентов перестроено, например, скелет у меня из особого биометалокерамического материала – легкий и прочный. Надеюсь, тебя это не шокирует?

Борис коснулся губами ее шеи, чуть ниже челюсти. Биомодифицированная? Ну и что? Главное, что человечности в Клодии было, пожалуй, больше, чем у всех знакомых из его прошлой жизни.

Ее слова, ее интонации волновали Бориса. Если бы все это говорил кто-то другой, он бы даже не воспринял бы всерьез эти слова. Но она…

Ей можно было говорить это. И к ее словам Борис не мог относиться несерьезно.

– У тебя падает температура, – сообщила Клодия. – Ройзельман добивает моих посланцев, и вот-вот начнет подглядывать за нами. Договорим завтра; может, получится пообщаться дольше. Пока подумай над тем, что я сказала. А сейчас – поцелуй меня, пожалуйста.

Борис коснулся губами щеки Клодии.

– Не так, – сказала она. – В губы. Я хочу, чтобы ты это сделал. Прошлый раз я сама тебя поцеловала, а мне хочется, чтобы это сделал ты.

«Поцеловал себя?» – мысленно съехидничал Борис, и, неожиданно для себя, одернул сам себя – над Клодией почему-то иронизировать не хотелось.