Волк. Юность - Виктория Гетто

Еду между скорчившимися в страхе фигурами, одетыми в полосатые длинные платья, с покрывалами на головах. Впрочем, волосы спрятаны не у всех, а некоторых, если не практически всех тушурок, что помоложе и покрасивее, солдаты уже попробовали. Ну… на то она и война…

– Мне нужна женщина, чтобы ухаживать за девочкой семи лет. Знающая всеобщий язык…

Раз за разом я произношу эту фразу, но тщетно. Испуганные глаза, полные ужаса, плещущегося через край. И – всё. Сжимаются в комок, прикрывают лица руками. Единственная реакция на мои слова. Да что они, совсем бестолковые? Неужели не понимают, что будет дальше?! Ладно, солдаты будут приходить сюда, как в весёлый дом, выбирать себе подстилку на ночь. Ведь каждая пройдёт не через одного! А днём придётся работать под плетьми надзирателей, копая ров или заготавливая дрова и камни. Мёрзнуть ночами под открытым небом и голодать. Таскать на себе булыжники для требучетов, вместо лошадей и волов, а потом умереть, когда рабов погонят на стены Кыхта. Так не лучше ли стать служанкой лорда, нормально питаться, получить защиту от насильников, всего лишь присматривая за маленькой девочкой? Неужели никто не хочет жить? Или они просто не понимают того, что я говорю? Если верно последнее – их проблемы. Я не слуга Высочайшего, чтобы быть милосердным ко всем. Если же просто боятся, значит, таков их выбор…

– Мне нужна женщина, которая будет ухаживать за маленькой девочкой, знающая всеобщий язык…

Неужели все здесь такие тупые?! И никто не знает всеобщего языка, на котором можно говорить в любом уголке этой планеты?! Чу! Стоп. Я слегка натягиваю поводья. Что-то мелькнуло в глазах вон той тушурки, когда я в очередной раз произнёс эту фразу. Вроде она поняла мои слова. Довольно красивая, с растрёпанными волосами, на шее – синяки от верёвки, на вид постарше меня, около тридцати, но в реальности, может, и младше. Здесь стареют очень быстро. Полосатое платье-балахон разодрано. Понятно – её уже того… Ну да я спать с ней не собираюсь, так что мне это как-то… по барабану…

Спрыгиваю с седла. Вороной застывает, а я наклоняюсь, беру её за ворот платья и ставлю на ноги. Всё как я и думал. Одежда разорвана, в прорехе мелькает смуглое тело. Она пытается свести края ткани связанными в запястьях руками, но это ей не очень удаётся, и тушурка снова валится на землю, закрывая лицо. Губы распухшие. Одна щека припухла, и на ней расплылся громадный синяк.

– Ты понимаешь то, что я говорю, рабыня?

Она ещё больше сжимается, но кивает.

– Хочешь, чтобы то, что уже произошло, было каждую ночь или станешь служанкой молодой госпожи?

– Пощадите, пощадите! Только не надо опять!!!

Так. Значит, понимает… Отлично. Наклоняюсь, режу верёвки на её ногах. Ого! Знакомые следы… Руки привязываются к ногам. В локтях к коленям. Вплотную. Получаются этакие четвереньки. Хочешь, заваливай на спину. Хочешь – заходи со спины. Ей никуда не деться… Пользуй, как пожелаешь и сколько захочешь. Куда удобнее, чем возня с кольями, которые надо где-то найти, да ещё забить в землю, осенью промёрзшую и твёрдую, как асфальт. Причём забивать надо глубоко, чтобы пленница не вырвалась. А дёргаться она будет изо всех сил. В общем, пока всё подготовишь для процесса – любое желание пропадёт…

Отцепляю от седла небольшой жгут верёвки, привязываю его к рукам и беру конец в руки. Снова залезаю в седло и трогаю Вороного. Шагом. Женщина без сна, замёрзшая. Утром на землю пал иней. Голодная. Да ещё после того, как её не раз изнасиловали… Взять бы её в седло, да это будет совсем перебор. Доковыляет как-нибудь.

По мере того как приближаемся к лагерю, её шаги становятся всё медленнее, верёвка натягивается и дёргает коня. Оборачиваюсь – неужели свалилась? Всё куда прозаичнее: пока мы ехали в одиночестве, было нормально. А когда нам стали попадаться люди, то тушурка засмущалась своего разодранного платья. Разодрали-то на совесть, от горла до земли. Такие две половинки. Как ни держи края – всё равно то живот видно, то ноги мелькают. В это время да для такого народа – позор неизбывный. Впрочем, чего она дёргается? Её ведь вообще изнасиловали. Значит, дорога одна – умереть… Словом, запуталась женщина в собственных лохмотьях. И упала. Ну что с ней делать… Разворачиваю жеребца, приближаюсь к ней. Она торопливо вскакивает, платье распахивается, и я вижу довольно полную красивую молодую грудь, всю в багровых кровоподтёках.

– Ай!.. – Она, словно ёж, сворачивается прямо на земле в клубок, натягивая на себя свои лохмотья. Я молча отцепляю от седла воинский плащ, благо у меня всё, как полагается по уставу, бросаю ей:

– Прикройся.

Тушурка кое-как разворачивает ткань, понимает, что это, торопливо застёгивает пуговицы. Собственно, это не совсем плащ, скорее плащ-палатка – довольно большой квадрат ткани с прорезью для головы. Так что через мгновение голое тело скрыто под плотным лёгким брезентом армейского образца, и дальше мы уже движемся более-менее спокойно.

Останавливаю Вороного возле повозки Долмы, зову лекаря. Наш госпиталь пойдёт в последнюю очередь, так что оба медикуса пока ещё здесь. Старик высовывается, при виде меня улыбается. Ну, я как-никак будущий сюзерен. Да ещё и обещал внучку пристроить… Но при виде прикрытой армейским плащом тушурки мрачнеет.

– Вы что-то хотите, сьере граф?

– Гуль дома?

Старик кивает в сторону повозки:

– Моет странную девочку. Мне сказали, что она станет вашей дочерью? Вы серьёзно, сьере граф? И вам не противно, что она так уродлива?

– Для меня Аами очень красива, сьере Долма.

– Но её уши…

– А что – уши? У меня жена из этого же племени. Так что я воспринимаю всё это нормально. И привычно.

Старик некоторое время молчит, потом показывает на рабыню:

– Она…

– Когда Гуль закончит с мытьём девочки, пусть поможет этой женщине. Как видите, ей досталось.

– Зачем она вам, сьере граф? Для…

Отрицательно мотаю головой, и, увидев досаду на моём лице, лекарь умолкает, сообразив, что позволил себе бестактность…

– Аами мала. К тому же – девочка. А я – мужчина. Эта женщина будет ухаживать за моей дочерью.

– Простите, сьере граф… Я…

Машу рукой:

– Знаю, ни в Рёко, ни в Тушуре это не принято. Ну да я ру… фиориец.

– Ещё раз простите, сьере граф…

– Ладно-ладно. В общем, приведите её в порядок и потом вместе с Аами – ко мне.

Старик кивает, я отцепляю верёвку от запястий тушурки, сворачиваю её снова в жгут, цепляю на место. Тянусь было снять с неё плащ, но в глазах появляется такой всплеск ужаса, что, махнув на всё рукой, оставляю женщине. Потом заберу. Когда ей целую одежду найдут. Прощаюсь с Долмой, скачу к себе в расположение.

По графику мой отряд будет переправляться через день. Так что до утра можно ни о чём не беспокоиться. Все лорды знают, что им делать. Облако пыли от копаемого рабами рва медленно, но верно движется от скальной гряды через равнину, а требучеты уже заняли позиции напротив ворот. Их готовят к стрельбе. Насколько я могу рассмотреть, вокруг уже мельтешат расчёты. А может, мне кажется. Но время от времени их рычаги шевелятся. Значит, расчёты навешивают противовесы.