Амалия и Золотой век - Мастер Чэнь

Лола, вы же были когда-то маленькой девочкой, вспомните, что вы делали тогда — неужели плакали каждый день?

Нет, мадам, мы в темноте смотрели на светлячков, можно было привязать одного на нитку и крутить, в ночи расцветал зеленоватый круг. А можно было сделать лампочку, если посадить светлячка в платок.

Да, Лола, я это тоже помню — платок со светлячком пульсирует, как вифлеемская звезда. И везде гремят цикады. Еще, Лола, еще!

А еще у нее и братьев были схватки боевых пауков — не все они умеют драться, надо найти правильных пауков в кустах на улице. Мой всегда выигрывал, говорит она. А еще у нас было много деревьев. И — высокое, черное создание, курящее сигару, которое называется «капре», они живут на старых деревьях, типа каимито. Когда на такое влезаешь, надо попросить его посторониться.

— А это, случайно, не фруктовые летучие мыши?

— Ха, — с презрением говорит Лола. — Подумаешь, мыши. Роняешь такую на землю, если это днем, она пищит и ползет обратно к дереву. А ночью ее там нет, она летает.

Я молчу и смотрю на нее. Лола улыбается.

— Да-да, моя дорогая, — мягко подсказываю я. — И все это — вы, и никто у вас не отнимет ни этих пауков, ни черного человека, которого вы не боитесь.

— И я была красивее всех в стране, — заторможенно, но твердо произносит она.

Я беру журнал, скатываю в трубочку и со словами «а они были самые красивые в мире» бросаю его в корзину.

— Дорогая Лола, а быть умнее всех, или многих, — это не так интересно? Или, в худшем случае — счастливее всех?

Она хлопает глазами. Но задумывается.

— Эту историю пора заканчивать, Лола, — сообщаю ей я. — У вас будет еще бал. Один грандиозный бал. Вас увидят все. О вас напишут. Но когда он кончится — вы начнете, наконец, жить настоящей жизнью? А? Если еще один бал — то да? Тогда отправьте эту телеграмму. В Америку. Да-да, отдайте Хуану, Матильда застоялась.

Лола берет заранее написанную мной бумагу. Я киваю, она читает — там, в этой бумаге, значится волшебное имя «Магда», но Лола знать не знает, кто это такая, она видит совсем другое имя.

И делает громадные круглые глаза, и говорит «этого не может быть!!!». И еще говорит: «И-и-и!!!»

Тут я, наконец, понимаю, что мой план — для этого города и его специфических обитателей — абсолютно уместен.

— Да, — вспоминаю я. — Еще вот что. Мне надо посидеть в одной библиотеке. Узнайте, Лола, как можно быстрее — как бы попасть в такое место в Манильском диоцезе, где хранятся каталогусы.

— Что???

— Это очень важное слово, Лола, запомните его, узнайте у любого священника: каталогусы. И еще — как мне в такое место попасть, кто меня туда пустит.

— Мм, Эдди! — вдруг озаряет Лолу. — Эдди может! Он в таких местах постоянно пасется. Сейчас — особенно. Он же директор фонда. Никаких проблем.

— Вот и отлично. Стоп, мне надо еще сказать кое-что Хуану, а потом… ладно, давайте сюда эту телеграмму.

Чуть не забыла еще одно и очень тонкое дело.

— Хуан, мне нужны китайцы. Самые главные здесь китайцы. Из Бинондо.

— Мы их грабим, мадам де Соза, — задумался Хуан. — Но…

Понятно. Так, тогда — Джефри. Можно прогуляться к нему пешком, а Хуан поедет на телеграф, а Лола займется каталогусами…

Джефри бесстрастно и с тихим удовлетворением сообщает мне, что ему уже нужен помощник. Свадьбы, портреты — заказов стало слишком много. Мастерская приносит прибыль уверенно и постоянно.

И Джефри, с его неподвижным китайским лицом, показывает мне очередной портрет местисы с пробором, локонами на склоненной головке и небесной задумчивой улыбкой.

Он хорошо видит людей, приходит мне в голову мысль. Они ему нравятся. Или просто чем-то интересны. И поэтому у него отличные фотографии.

— Джефри, — говорю я (как же его фамилия, почему я не могу ее запомнить? Очень простая и как бы никакая, китаец и китаец). — Джефри, нужен человек, который в вашей китайской общине знает все и всех. Серьезный человек. Опасный человек — для кого угодно, кроме как для меня.

Джефри, несмотря на мятую рубашку и подтяжки, выглядит абсолютно по-китайски — непроницаемо; вежливо смотрит на меня и молчит.

— Скажите ему, что я из Пенанга и иногда финансирую там некое китайское общество морального усовершенствования. Назовите фамилию — Леонг. Он поймет. Мне нужна его помощь, чтобы найти здесь одного китайца.

Джефри молчит.

— Никому не будет нанесен ущерб, — тихо обещаю я ему. — Никто не узнает то, чего не надо знать. И еще — этот здешний китаец мне нужен быстро. Завтра, например.

Только тогда мой фотограф неохотно кивает.

Ну конечно, он знает такого китайца. Еще бы ему не знать. Ах, только бы скорее Айк принес заказанные мною бумаги…

«Манила-отель» — настоящий большой дом, любимых процедур у его обитателей две: смотреть, в день большого лайнера, кто приехал и как одет — новые моды, новые девочки… А вторая — особенно для мужчин — это в моем правом крыле, там джентльменский клуб, мужская парикмахерская, включая маникюры и массажиста, владеет ею Джимми Чамберс, который вдобавок дает денег собратьям-американцам в беде.

Айк выходит от Джимми не просто побритый (весь, с головой), а какой-то странно подтянутый, серьезный, собранный.

— Айк, что я вижу — да вы потеряли фунтов десять за последнее время!

— Именно десять. Вы очень наблюдательны.

— А еще я вижу, что у вас какие-то бумаги в руках…

— Да-да, и как это вы догадались.

Я получаю свои распечатки корабельных манифестов и еще пару бумаг.

— Готов выполнить любое другое задание наших британских собратьев!

— А оно есть. Пустяк: насчет происхождения Идэ. Все про его семью. Особенности. Хочу кое-что проверить. Одну интересную мысль.

— Да чего же проще, Мэрфи уже не губернатор, но он и его ребята пока здесь. У них, кажется, это есть. Другое дело — да черт бы с ним, с этим Идэ. Ну пропал, ну и что?

— А это вам виднее. Получите своего генро и делайте с ним что хотите. И шпионов своих получите. Скоро.

— Вы очень добры.

— А вы все-таки как-то изменились.

Айк вздыхает и неожиданно предлагает:

— А давайте выпьем чего-то легкого, дорогая Амалия! Я ощущаю явную потерю жидкости. Те самые десять фунтов.

Мы растворяемся в болтливой толпе на креслах, Айк вытирает ладонью бритую голову на все такой же мощной шее, говорит «жуть».

А жуть — она вот какая. Айк ездил по пыльной дороге от Никольсфилд на окраине Манилы — не совсем аэродром, но что-то военное — к Кларкфилд, миль семьдесят к северу. И разбирался. Оттуда можно летать к японцам и жечь их бумажные города, если, конечно, очень хочется.