Волчья верность - Наталья Игнатова

– Ты мог бы установить здесь мир и порядок, – сообщил он.

Как будто Тир и так об этом не знал.

– Если бы вы отдали соответствующие распоряжения, – ответил он нейтрально.

В то, что Эрик решится наконец использовать его возможности в полном объеме, не верилось. И правильно не верилось.

– Станешь наместником? – поинтересовался его величество.

– Нет.

В самом деле. Достаточно того, что в наместники – ладно, ладно, в короли, но в данном случае невелика разница – попал фон Ольтан.

– Фон Ольтаном ты будешь попрекать меня до конца моих дней, – терпеливо вздохнул Эрик. – Неужели самому не хочется расти, а, Суслик?

– Я расту.

Он мог бы установить в Миатьерре мир и порядок, мог сделать это гораздо меньшей кровью, чем люди. Но он хотел услышать от своего хозяина, что тот готов воспользоваться всеми его способностями. Потому что иначе отношение к нему Эрика могло стать… слишком сложным. Тир не хотел бы, чтоб между ним и теми, с кем он летает в одном небе, появились неясности, недоговоренности и двусмысленности. Достаточно того, что Шаграт на земле старается держаться от него подальше. Не любит он демонов, боится перемен, которые происходят с легатом. Только, в отличие от Клендерта, не стремится от легата отделаться. В небе по-прежнему доверяет полностью, по-прежнему только Тира и Эрика признает командирами. А вот на земле обходит стороной.

Это непросто, учитывая, что Шаграта просто-таки завораживает Гуго.

Как бы там ни было, Миатьерру Тир предоставил самой себе и Эрику Вальденскому.

Гораздо легче Вальдену удалось усмирить эстремадцев, ошеломленных прошедшими по их стране грозовыми фронтами. Сначала – Эльрик де Фокс, потом – Ворон Альбийский, теперь – Эрик Вальденский. Три правителя если не самых могущественных в Саэти, то уж точно самых одиозных.

Было от чего прийти в замешательство.

– Алекс – это то, что нужно, – рассудил Падре, когда перестал удивляться поразительной генеалогии фон Ольтана. – Ворон бесится, конечно, зато Лонгвиец никакого худа Эстремаде не учинит. И Ворона, если вдруг что, придержит. Он может.

Роль личности барона де Лонгви в мировой политике никто из старогвардейцев оспаривать не стал. Риттер и Мал верили в могущество Лонгвийца безоговорочно, Шаграт и Тир сомневались – каждый по своим соображениям, – но не хотели развеивать иллюзии Падре. А Эрик, когда его прямо спросили, рассчитывает ли он на поддержку деда, ответил, что не рассчитывал никогда и не собирается рассчитывать впредь.

Эрик не сказал, что ждет того дня, когда Лонгвиец сам попросит его о поддержке. Нет, не сказал. И Тир не знал, не было ли ощущение недосказанности всего лишь шуткой его разыгравшегося воображения.

В этой семье установились странные взаимоотношения. Да и слово «семья» было здесь неприменимо. Семьей Эрика была Хильда. Что считал семьей Лонгвиец – и знал ли он вообще это слово – оставалось загадкой.

А своего сына Эрик назвал Эльриком.

Хильда хотела, чтоб первенца окрестили, и его окрестили.

Это сделал отец Грэй.

Эрик хотел представить сына Тарсе, и его представили Тарсе.

Это сделал Эльрик де Фокс.

Сложно все.

Сейчас Эрик жил в Миатьерре, и Хильда была с ним, и Эльрик-младший. Туда же, во дворец, принадлежавший когда-то герцогам Миатьерры, Хильда позвала погостить Гуго фон Рауба.

Да уж… все очень сложно.

Катрин осталась в Рогере. Старая Гвардия надолго задержалась в Миатьерре. Хильда умудрилась подружиться с Гуго. И, несмотря на то, что была христианкой, ничего не имела против многочисленных духов, следовавших за Гуго всегда и везде. Язычники, которых в свите Эрика было большинство, считали, что эти духи приносят удачу. Неизвестно, как там с удачей, но присутствие болтливых, разносторонне развитых, всегда готовых играть и веселиться созданий уж точно шло на пользу развитию Эльрика-младшего, который, как большинство нормальных детей, мог видеть духов и общаться с ними, хоть и не мог приказывать им, как Гуго.

– Эта, твоя… – сердито сказала Катрин, когда узнала, что Старая Гвардия улетает в Миатьерру, что Гуго уже научился называть госпожу фон Сегель просто «Хильда», что он приглашен пожить во дворце, и что на нее, Катрин фон Рауб, приглашение не распространяется. – Ну что мне прикажешь делать? Посуду бить? Я даже не могу сказать, что она, таким образом, пытается подобраться к тебе, потому что у нее есть император. Но она пытается, Тир, помяни мое слово, рано или поздно она затащит тебя к себе в спальню.

Это было глупо. Катрин и сама знала, что это глупо. Она просто не хотела надолго расставаться с Гуго, но месяц – это не бог весть какой срок.

– Буду от вас отдыхать, – решительно подытожила Катрин, – ремонт в доме сделаю и, вообще, в Рауб уеду. Заведу себе там любовника! Вот!

– Сомневаюсь я, что ты найдешь достаточно рискового парня. – Тир нисколько не возражал против любовников, но факт есть факт, непросто найти человека, достаточно смелого, чтоб завести роман с Катрин фон Рауб.

– В Гаар поеду, – уже другим тоном произнесла Катрин. – Будем с Дарой куковать, глядя в окошко: «Где-то там наши благоверные?» Дара, по крайней мере, никаких планов насчет тебя не строит. Не возражаешь?

Тир не возражал. Если поместье Рауб было для Катрин темой ежегодных практических работ, то поместье Гаар стало темой диплома и монографии. Общение с Дарой, правда, вряд ли шло ей на пользу – слишком много христианства, слишком мало каких-то других тем – но и вреда не причиняло. С тех пор как Катрин приняла предложение Марты Сернервилл и начала превращаться в акуленка лонгвийско-вальденского бизнеса, она стала маловосприимчива к идеям человеколюбия, всепрощения и беззаветной щедрости.

Катрин дружила с Дарой. Казимир видеть не мог Тира. Последнее раздражало, не сильно, но постоянно, как прилипчивая мелодия, которую не сразу удается выбросить из памяти. Казимир не песенка. От него так просто не отделаешься.

Дополнительную пикантность ситуации придавало то, что как бы ни сложились отношения между командирами групп, необходимости тренировок это не отменяло, и пользу совместных занятий признавали оба. «Дрозды» были неплохими пилотами – речь, разумеется, о старом наборе – самое то, чтобы натаскивать на них по-настоящему талантливый молодняк.

– Считаешь меня своим мальчиком для битья? – поинтересовался однажды Казимир.

Это было первым обращением не по делу со времен раиминов. Но, судя по ощущениям Тира, отнюдь не говорило об оттепели в отношениях.

– Если хочешь, – сказал Тир, – можешь думать так.

Блин, Цыпа же не идиот. Он прекрасно знает, что «Дрозды», в свою очередь, тренируются на курсантах Тира фон Рауба и извлекают из этих тренировок всю пользу, которую они, в принципе, способны извлечь. И к чему, в таком случае, задавать дурацкие вопросы? Только для того, чтобы придать взаимоотношениям остроту и болезненность? Вот разве что так. Казимир любит иногда пожалеть себя, несмотря на то, что сам же и делает себе больно.