Приют для списанных пилотов - Валерий Хайрюзов

Перед началом церемонии хозяева исполнили гимн Соединенных Штатов, который они слушали стоя, приложив руку к сердцу. А после, не без ехидства, предложили спеть гостям гимн Советского Союза, чем вызвали настоящую панику. Первый куплет ветераны пропели бодро, но на втором началась сплошная импровизация. Чувствовать себя школьниками, плохо выполнившими домашнее задание, на чужой земле, когда на тебя смотрят десятки американцев, было в тысячу раз сложнее, чем на уроках пения. Глядя на гостей, американцы от души веселились, много позже, когда Николай увидел по телевизору стоящего у микрофона Ельцина и рядом хохочущего Клинтона, он почему-то всегда вспоминал то исполнение ветеранами национального гимна. Чувствуя свой промах, ветераны несколько приуныли и постарались компенсировать национальный позор количеством выпитого. Но наливали гостям мало, то и дело разбавляя содовой.

После нескольких необходимых в таких случаях спичей хозяев и гостей на сцену вышли полуголые красавицы и наряженные ковбоями парни, исполнили несколько легкомысленных песенок, и одна с пышным бюстом дама, которой кто-то из посетителей засунул между грудей пятидесятидолларовую бумажку, спросила, не желают ли гости исполнить свои песни. Романова подошла к Гордееву, что-то сказала ему, и тот, обрадовавшись, согласно кивнул головой, что-то сказал своим товарищам, затем достал из чехла аккордеон.

— Сейчас мы их умоем.

Шура подождала, когда вступит в дело аккордеон, затем низким, будто вытягивая из себя слова, голосом запела:

И точно по команде сбившись в кучу, ветераны мощно в один голос подхватили слова «Дунайских волн». Это стало сюрпризом не только для американцев, но и для Порогова. Оказалось, что ветераны уже хорошо знали этот текст, они отрепетировали песню за то время, пока добирались от Иркутска до Чукотки. В ночное небо Аляски, возможно, впервые в ее истории, летели слова славянского гимна, и, слушая его торжественно-плавную, печальную мелодию, американцы сразу как-то замолкли и сидели тихо-тихо, как птички перед дождем.

Но Шура очень быстро расшевелила их, она, как только закончили вальс, запела совсем иную песню:

Американцы задвигались, начали прихлопывать. Николай гадал, будет Шура петь тот куплет, где звучало требование отдать эту землю обратно России. Спела, но сделала ловкий ход — не останавливаясь, сразу же перешла к песне из кинофильма «Серенада Солнечной долины», как выяснилось, одной из любимых среди американцев песен Второй мировой войны. Американцы начали хором подпевать. Но Порогова больше всего поразило, как Гордеев, поглядывая на грудастую распорядительницу, вдруг проявил полное знание текста и низким дворовым голосом с хрипотцой начал подпевать:

И, протянув руки в сторону распорядительницы, уже, как ему казалось, совсем по-американски со страстным призывом выдыхал:

Полищук, покачиваясь, подошел к Гордееву, сказал, что преклоняется перед ветеранами, что очень любит его, и попросил на бис повторить «Чучу». Петр Яковлевич сыграл мелодию без слов, но Полищук потребовал, чтобы он еще раз для всех спел эту замечательную американскую песню. У Петра Яковлевича сердито поползли вверх брови.

— Все, Сергей Борисович, больше играть не буду, — сказал он. — Не видишь, народ хочет поговорить, пообщаться. Если надо, дома споем.

— А я желаю послушать. Мы ведь тебя любим. Для чего мы тебя в перелет взяли?

— Для того, чтоб перелет был оправдан, для того и взяли.

— Ты не кочевряжься, играй!

— Ты актера Владимира Ивашова знаешь? — неожиданно спросил Полищука Гордеев. — Ну тот, который в «Балладе о солдате» играл? Так вот в другом фильме, не помню его название, он исполнил другую песню. Там были такие слова:

Второй раз Полищуку повторять было не надо. Сжав губы, он отошел в сторону. Когда Порогов уже собрался идти в номер, к его импровизированному столу подошли Гордеев с Романовой и сказали, что с ним хочет познакомиться сенатор от штата Аляска, потомок генерала Барклая де Толли, владелец золотых приисков и соучредитель компании «Северовостокзолото» Рон де Толли. Николай увидел примерно одного с ним возраста мужчину, на голове у того была черная с желтой окантовкой военная пилотка, грубоватое, совсем не аристократическое лицо. Встреть он такого где-нибудь в Киренске, и вполне мог предположить, что это пришедший на торжественное собрание и одетый по такому случаю в цивильный костюм рабочий леспромхоза.

Романова перевела, что Рон де Толли рад, что в составе делегации есть русский летчик и сенатор, и приглашает господина Порогова полетать на его частном самолете.

— Если вы согласны, то он даст нужное распоряжение, и утром можно будет выехать в аэропорт, — сказала она.

— Это сын того Толли, с которым я познакомился во время войны, — сказал Гордеев. — Я ему передал фотографию отца, он был растроган.

Порогов заметил, что чем дольше живешь, тем чаще оборачиваешься назад, точно входишь в темный чулан и, подсвечивая фонариком, рассматриваешь старые, давно оставленные вещи: авось, что-то сгодится и в нынешней жизни. Погрузившись в свои аляскинские воспоминания, он, как сквозь сон, слышал обрывки долетающих до него дачных разговоров, иногда мелькали знакомые города, фамилии летчиков.

— Я говорил Плучеку и Полищуку, что американцам не Москва нужна, а Сибирь, — доносился до него голос Мартынова. — Полеты из Чикаго в Юго-Восточную Азию. Промежуточная посадка. Я им втолковывал: ребята, найдите специалиста, заплатите ему. Нужно все просчитать. Новосибирск, Красноярск или Иркутск. Предпочтительно Иркутск. Там рядом Байкал. Вот увидите, американцы клюнут. А мы им поможем… Но они заладили: у нас, мол, уже есть Бонд…

— Ольга Филимоновна, вы меня уж извините, — выйдя на банное крылечко, напомнил о себе Порогов. — Бревна перепилены. Баня топится. Мне пора возвращаться.

— А чего вы торопитесь? — сказала Ольга. — День хороший, могли бы еще посидеть. Завтра выходной. И после такой работы в баньке можно попариться.

— Да нет, у вас свои дела, у меня — свои.

— Воля ваша. Только я еще с вами должна рассчитаться.

— С этим можно и подождать, — сказал Николай. — Вы еще, надеюсь, придете на футбол?