Истории для девочек - Лидия Чарская

Я инстинктивно нагнулась, и губы Государыни коснулись моей пылавшей щеки.

Счастливая, не помня себя от восторга, пошла я на место, не замечая слез, текших по моим щекам, не слыша ног под собою…

Приветливо и ласково оглядывали Высочайшие посетители рядовых девочек, притаивших дыхание, боявшихся шевельнуться, чтобы не упустить малейшего движения дорогих гостей. Мы не сводили глаз с обожаемых Государя и Государыни, и сердца наши сладко замирали от счастья.

Потом все наши окружили рояль с севшею за него воспитанницею, и своды зала огласились звуками красивой баркаролы. Во время пения Высочайшие гости покинули свои места и стали обходить колонны институток. Они милостиво расспрашивали ту или другую девочку о ее родителях, успехах или здоровье. Увидя два, три болезненные личика, Государь останавливался перед ними и заботливо осведомлялся о причине их бледности. Затем обращался с просьбою к следовавшей за ними Maman обратить внимание на болезненный вид воспитанниц и дать возможность употреблять самую питательную пищу. Как раз, когда он проходил мимо нашего класса, мой взгляд упал на Нину. Бледная, с разгоревшимися глазами и трепетно вздрагивающими ноздрями, она вся превратилась в молчаливое ожидание. Государь внезапно остановился перед нею.

– Твое имя, малютка?

– Княжна Нина Джаваха-оглы-Джамата, – звонким гортанным голоском ответила Нина.

Государь улыбнулся доброй улыбкой и погладил глянцевитые косы девочки.

– Твоя родина Кавказ? – спросила по-русски Государыня.

– Так точно, Ваше Величество! – произнесла Нина.

– А ты любишь твою родину? – спросил Государь, все еще не спуская руки с чернокудрой головки.

– Что может быть лучше Кавказа! Я очень-очень люблю мой Кавказ! – пылко, забывая все в эту минуту, воскликнула Нина, блестя глазами и улыбкой, делавшей прелестным это гордое личико, смело и восторженно устремленное в лицо Монарха.

– Charmant enfant! – тихо проговорила Государыня и о чем-то заговорила с начальницей.

Видя, что Высочайшие гости собираются отъехать, институтский хор грянул «Боже, Царя храни», законченный таким оглушительно-звонким «ура!», которое вряд ли забудут суровые институтские стены.

– Распустите детей на три дня! – в последний раз прозвучал драгоценный голос Монарха, и Царская чета вышла на подъезд.

Оглушительное «ура!» было ответом – «ура», начатое в большой институтской швейцарской и подхваченное тысячной толпой собравшегося на улице народа. Кивая направо и налево, Высочайшие гости сели в сани, гайдук вскочил на запятки, и чистокровные арабские кони, дрожавшие под синей сеткой и мечущие искры из глаз, быстро понеслись по снежной дороге.

Мы облепили окна швейцарской и соседней с нею институтской канцелярии, любуясь дорогими чертами возлюбленных Государя и Государыни. Всех нас охватило новое чувство, вряд ли даже вполне доступное нашему пониманию, но зато вполне понятное каждому истинно русскому человеку, – чувство глубокого восторга от осветившей нашу душу встречи с обожаемым нами, бессознательно, монархом.

И долго-долго после того мы не забыли этого великого для нас события…

Так гласила записка, старательно нацарапанная Марусей Запольской – нашей вездесущей и на все поспевающей Краснушкой… Кира поправила ошибки, и записка с новеньким блестящим пятиалтынным погрузилась в необъятный карман Киры.

Дело в том, что Краснушке принесла в «прием» ее старшая сестра прехорошенький шелковый кошелек своей работы, в одном углу которого был положен совершенно новенький блестящий пятиалтынный. Не долго думая, девочка извлекла монету и, по примеру старших, написала лавочнику, чтобы получить самые доступные институтским средствам лакомства. Затем Кира, отчаянная в такого рода предприятиях, сунула записку в карман и, взяв маленькую белую кружку, особенно развязно подошла к кафедре и сказала сидевшему на ней Пугачу: «J’ai soif» (Я хочу пить).

Далекая от всякого подозрения, Арно кивком головы отпустила лукавую девочку. Лишь только Кира выскользнула из класса, она бегом пустилась по коридору, спустилась по лестнице и заглянула в швейцарскую. Там кроме швейцара Петра и его помощника Сидора сидел маленький, сморщенный, но бодрый и подвижный младший сторож, старик Гаврилыч.

– Гаврилыч, миленький, сбегай в лавочку; вот тебе записка, там уже все написано, что надо, а вот и деньги. Пятачок себе за труды возьми – только скорее, а как принесешь, за дверь положи, в темном углу, – просила, торопясь и поминутно оглядываясь, Кира.

Потом она вернулась в класс, стараясь незаметно проскользнуть мимо Пугача, что ей удалось самым блестящим образом.

– Все сделано, – торжествующе заявила она Краснушке.

– А кто же пойдет за покупкой, когда Гаврилыч ее принесет? – спросила я.

– Mesdam’очки, дайте я схожу за кусок пеклеванного и два леденца, – вызвалась Бельская.

– Идет, – согласились Кира и Краснушка в один голос.

– Ну ступай же! – шепотом произнесла Кира, когда ей показалось, что прошло достаточно времени и Гаврилыч успел вернуться из лавки. Бельская молча кивнула головой и, взяв злосчастную кружку, подошла просить Пугача пойти напиться.

Вероятно, частая необычайная жажда двух самых отъявленных шалуний навела на некоторое подозрение Пугача. M-lle Арно, однако же, отпустила Бельскую, но, дав ей выйти из класса, неожиданно встала и пошла по ее следам. Весь класс замер от страха.

Ничего не подозревавшая Бельская стрелою неслась по коридору и, спустившись по лестнице, подбежала к стеклянной двери, за которою, по ее расчету, должны были находиться лакомства, уже принесенные Гаврилычем.

Она не ошиблась: в темном углу за дверью лежал небольшой тюричек с толокном, леденцами и завернутый в мягкую обертку горячий, свежеиспеченный пеклеванный хлебец. Бельская сложила все это в карман, едва вместивший сокровища, и уже готовилась покинуть угол, как вдруг перед нею, разгневанная до последней степени, возникла мадам Арно.

Осторожно, с преувеличенной брезгливостью, она извлекла двумя пальцами тюричек из кармана перепуганной девочки и, держа его двумя пальцами, точно боясь испачкаться, взяла другой рукой за руку Бельскую и торжественно повлекла ее в класс.

– Mesdames, одна из ваших подруг, – начала торжественно Арно, войдя в класс и влезая на кафедру, – переступила правила нашего института и должна быть строго наказана. Таких шалостей нельзя простить! Это… это… возмутительно! – горячилась она, – я буду настаивать на исключении Бельской, если она чистосердечно не покается и не укажет на девушку, купившую ей весь этот ужас.