Покаяние пророков - Сергей Алексеев

Под отвлекающий сиренный вой старухи он прошествовал к своему дому, вошел сквозь открытые двери и спокойно взглянул на разгром. Перевернули все, даже холодильник, на месте осталась одна лишь русская печь.

И во всем этом Кондрат Иванович тоже усмотрел месть.

— Это ты сделал зря, — вслух пожалел он, имея в виду начальствующего брюнета.

Ступая через вываленное из шкафа тряпье и битую посуду, он хладнокровно пробрался в горницу и тут обнаружил, что высокая деревянная кровать опрокинута на бок и выпотрошена. Двустволки, все время стоявшей за спинкой, не было. Он поставил кровать на ножки, убрал с пола матрац и белье, еще раз осмотрел все вокруг — обезоружили…

Он вышел на крыльцо: Агриппина Давыдовна все еще вопила, однако не могла ничего остановить, команда людей в камуфляже покинула усадьбу Почтарей, словно разграбленный корабль, и приступила к соседней даче, за которой стояла конюшня. А вертолет кружил над деревней так низко, что раскачивались телевизионные антенны и срывало с крыш слежавшийся снег.

Комендант вернулся в избу и вдруг почувствовал озноб: погромщики выстудили дом, оставив открытыми двери, и теперь казалось: здесь холоднее, чем на улице. Он принес дрова, сложил их в печь аккуратной клеткой, засунул бересту между поленьями и подпалил.

— Ладно уж, чего жалеть? — вздохнул и погрел руки над огоньком.

Прошел по всему дому, закрыл форточки, задернул занавески, после чего повернул кран на трубе и включил обе конфорки. Газ вырывался с тихим шипением, напор был хороший, баллон поменял несколько дней назад…

— Сейчас тепло будет. — Он вышел из дома, плотно затворив двери.

Над Холомницами, как над покойником, причитала Почтарка…

Он хотел подремать, но за окнами машины была такая буря, что напрочь выметала сон. Предутренние московские улицы напоминали аэродинамические трубы, особенно те, что были по ветру: снег летел параллельно земле, раскачивало припаркованные машины, на глазах срывало вывески и рекламные щиты. Водитель и попутчик оказались людьми спокойными, хладнокровными, кроме шубы их больше ничего не заинтересовало, и потому долго ехали молча, и получилось, что Космач сам нарушил это молчание, когда начал размышлять вслух, а летная ли погода? Ни слова не говоря, толстяк достал сотовый телефон, набрал номер. Что-то объяснил, выслушал, с сожалением отключился.

— Да, придется вам покуковать! — сказал участливо. — Задержка всех рейсов до десяти утра. Представляю, что сейчас в аэропорту делается.

Космач огорчился только мысленно: даже если вылетит в десять, что маловероятно, то с учетом разницы во времени и расписания автобусов дома будет не раньше семи вечера. Вавила целый день простоит у окна…

А больше всего разочаровался водитель.

— Вот это попал!.. Опять то же самое! Столько времени придется торчать в аэропорту!

— Сегодня не твой день, — вздохнул толстяк.

Этот междусобойчик не вызвал никаких подозрений — должно быть, несколько часов, проведенных в доме умирающего академика, притупили чувства или вынужденная бессонница давала знать о себе.

— А что вам торчать? — спросил Космач. — Не вижу смысла. Довезете до аэропорта и все.

— У нас есть инструкции, — обреченно вздохнул водитель. — Обязан подвести вас к трапу самолета и, пока он не взлетит, ждать на специальной стоянке.

— Вот это совсем не обязательно!

— Вам — не обязательно. Я могу лишиться работы.

— Может, ко мне заедем? — предложил толстяк. — Это лучше, чем депутатский зал. Посидим, кофейку попьем? Даже вздремнуть можно.

Космач и раньше не любил заходить в дома к чужим людям, а пожив в глухой деревне, окончательно одичал, окержачился; для него было лучше проторчать в неудобстве и толчее зала ожидания, чем кого-то стеснять, говорить какие-то слова, надевать чужие тапочки. Но упоминание о депутатском зале, куда его поведут, перевесило всякую неловкость: лучше уж в гостях у добродушного толстяка, чем казенно-европейское помещение для избранных. Тем более что, судя по виду, он тоже был водителем, отработавшим свою смену, и наверняка жил на окраине, в какой-нибудь хрущевке.

Однако машина миновала все спальные микрорайоны, пересекла московскую Кольцевую, пронеслась с включенной мигалкой мимо поста ГАИ и через несколько минут свернула вправо, на узкую, но вычищенную до асфальта дорожку. За городом буранило от души, как в Холомницах, встречный снег фары пробивали на десяток метров, и Космач не заметил открывшихся перед машиной ворот и понял, что въехали на территорию новорусского городка, когда увидел вокруг подсвеченные башни замков и островерхие готические крыши. Тем временем «волга» вкатилась в еще одни ворота и оказалась в освещенном заснеженном дворе перед желтым деревянным теремом.

Парень в спортивной куртке бросил лопату, открыл дверцу толстяку, а выученный водитель — со стороны важного пассажира.

— Прошу вас!

— Да ладно, не суетись, — сказал ему Космач. — И это не обязательно.

— Заходите в мой шалаш! — не без гордости и хвастовства сказал толстяк. — Не стесняйтесь, у нас все по-простому. Кроме сторожа тут никого нет.

Терем этот снаружи выдерживал древнерусский стиль, однако внутри все было сделано в американском: огромная комната была и кухней, и столовой, и залом, мягкая мебель стояла посередине и кругом; большие и малые тумбы, столики, круглые пуфы вместо стульев, вазоны с сушеными ветками, на стенах между окнами — буйная, но искусственная зелень.

И повсюду был стойкий запах дорогого табака, однако ни толстяк, ни водитель за всю дорогу ни разу не закурили.

— А кто тут надымил? — между прочим спросил Космач.

— Это не дым, — был почти мгновенным ответ. — Дезодорант с запахом табака. В прошлом я заядлый курильщик…

Хозяин помог раздеться, сам повесил шубу, однако ботинки снять не дал и тут же пространно объяснил свою позицию:

— Да что мы, в синагоге, что ли? Или в музее?.. Это у нас не принято. Вы можете представить себе дворянина, офицера, который бы ходил по дому не в сапогах, а в шлепанцах?.. Вот, и я не могу. Надо чаще полы натирать, а не разувать гостей. Человек без обуви становится ниже ростом, появляется неуверенность в себе и некая зависимость от хозяина.

Он явно хотел понравиться, угодить, и вот это настораживало так же, как явный запах трубочного табака. За важную персону Космача принять не могли, дремучая борода, шуба — не та фактура, за большого известного ученого (взяли-то с квартиры академика) — тогда бы уж давно это проявилось, а то даже не познакомились…

Водитель уже хозяйничал на кухне, за деревянной решеткой. Толстяк прикатил бар на колесиках, открыл его, но на стол ничего не поставил.