Зажечь небеса - Эмма Скотт

– Нет, всё в порядке. – С отчаянно бьющимся сердцем я нашла заявление на посещение курса «Стихосложение и поэзия». К заявлению было приложено стихотворение, написанное от руки, тем же неровным, но четким почерком – я сразу его узнала. Именно этим почерком, который отпечатался в моем сердце, были выведены слова, присланные мне из тренировочного лагеря.

Стихотворение называлось «Руки в грязи». Я начала его читать, и кровь загудела у меня в ушах, так что я перестала слышать встревоженные вопросы Эдмона.

Я читала строчку за строчкой, и каждое слово вонзалось мне в грудь, как острый нож, потому что стиль был мне знаком.

– О, боже… – Листок выпал из моих рук, но я не стала его поднимать, потому что уже лихорадочно просматривала остальные записи. Я нашла другие стихи, зарисовки, написанные всё тем же почерком. Самостоятельные работы по экономике, подписанные именем Уэстона, обрывки стихов на скомканных листах бумаги.

Я нашла слова, которые уже читала ранее, слова, воспламенившие мою душу.

У меня в горле заклокотало рыдание. Я схватила другой листок, старый, запачканный пролитым кофе.

Слова расплылись у меня перед глазами из-за подступивших слез, я скомкала лист бумаги, и с моих губ сорвался тихий стон, исторгнутый из самого сердца.

– Ma chère, – донесся до меня напряженный голос Эдмона. – Посмотри на меня. Великан-француз присел на корточки рядом со мной. – Скажи мне, что случилось.

– Письма, которые Коннор присылал мне из тренировочного лагеря, – пробормотала я. – Думаю, именно тогда я догадалась.

– О чем догадалась?

– Но ведь я спрашивала. Я спросила их обоих, а они соврали… О, господи, они лгали мне множество раз…

– Кто, ma chère? Кто тебе лгал?

– Я спросила его, и он сказал «нет». Он этого не писал. Он не мог ничего написать. А я ему поверила. Я поверила ему, потому что доверяла.

– Отем…

Меня охватило оцепенение, как будто я упала в ледяную воду. Я вытерла слезы, запихнула бумаги обратно в рюкзак и поднялась на дрожащие ноги.

– Спасибо, Эдмон, – проговорила я ровным тоном. Попыталась улыбнуться, потому что в противном случае Эдмон ни за что бы меня не отпустил. – Со мной всё хорошо. Извините, что напугала вас. Просто эти стихи такие… красивые. – Я с трудом сглотнула. – Такие красивые. Но теперь я в порядке. Пойду, верну Уэстону его вещи.

Как только я произнесла имя Уэстона, сковавший меня лед треснул – и в моем сердце образовался кровоточащий разлом – но я усилием воли снова его заморозила. Следовало поскорее уйти.

Эдмон покачал головой.

– Отем, не знаю, что сейчас произошло…

– Я тоже не знаю. Вернее сказать, теперь я знаю, что произошло. Наконец-то. – Я вдохнула через нос и выпрямилась. – Увидимся завтра утром.

Я повернулась и ушла, ноги вынесли меня из теплой, благоухающей сладостями пекарни в холодные объятия вечера. Весь путь до дома Уэстона я прошла пешком.

Уэстон всегда оставлял дверь квартиры открытой, чтобы я могла войти, но сегодня я постучала, и от этого стука мое сердце содрогнулось, сковавший его лед снова треснул, и в щель хлынула боль.

Дверь открылась.

Я протянула рюкзак.

– Нашла твою вещь.

Глаза Уэстона стали просто огромными, и выражение его лица подействовало на меня, как оплеуха. Боль в его глазах подтвердила мои сомнения.

Правда вышла наружу.

«Всё кончено».

Эта мысль обрушилась на меня, как скала. Не «Возможно, у нас еще есть шанс», или «Я могу всё исправить», или даже «О, черт, ты клятый идиот», хотя всё это пришло мне в голову секунду спустя.

Сердце камнем ухнуло куда-то в нижнюю часть груди, когда я забрал рюкзак из рук Отем. Она обогнула мое кресло, прошла в гостиную, сгорбилась и обхватила себя за плечи. Я развернул кресло и поехал за ней, вспоминая наш первый разговор, состоявшийся в библиотеке Амхерстского университета. Тогда Отем сказала мне, что для нее очень важна честность, что, когда дело касается любви, она ждет искренности.

– Итак? – Она повернулась ко мне и указала на лежащий у меня на коленях рюкзак. – Ты об этом хотел поговорить сегодня вечером?

– Да. – Я сбросил предательский рюкзак на пол. – Да, об этом.

– И почему сегодняшний вечер такой особенный? – Она пыталась говорить ровным тоном, но ее голос то и дело срывался. – Чем были плохи все предыдущие вечера, миновавшие за последние полтора года?

Я проигнорировал ее сарказм и сказал правду. Впервые в жизни я произнес это вслух… и, черт возьми, слишком поздно.

– Потому что я люблю тебя. Я влюблен в тебя до безумия и уже давно…

– Нет. – Она покачала головой, крепко сжав губы. – Не нужно говорить такое, Уэстон. Только не сейчас.

Я придвинул инвалидное кресло ближе к ней.

– Я должен. Мне уже давно следовало… Проклятие, у меня было столько возможностей признаться, но я не смог или думал, что не могу…

– Это был ты, всё это время, – прошептала Отем. – Ты писал мне, а все сливки снимал Коннор.

Я кивнул.

– Почему? Почему ты так со мной поступил?

– Ты понравилась Коннору, – проговорил я, и собственные слова показались мне донельзя глупыми и жалкими. – Ты очень ему нравилась, но он не знал, о чем с тобой говорить.

– Значит, ты всё это делал ради него.

– Поначалу. Вскоре я уже делал это для вас обоих. Я думал… Я хотел помочь ему сделать тебя счастливой, потому что считал, что сам на это не способен.

– И я оказалась легкой целью, – припечатала Отем. – Потому что любила поэзию, романтику и красивые слова. – Она плотнее обхватила себя руками. – Как же это работало? Ты писал стихи и передавал их Коннору, как шпаргалку на школьном экзамене?