Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский

с Поморьем, препираться словами, нести свои жалобы на суд апостольского престола — все это волокита. Теряем даром и время, и деньги. К чему нам это? Весь мир — вдоль и поперек — к нашим услугам. Для Крестовых походов против язычников стекаются к нам рыцари из Германии, Англии, Франции, одним словом, со всего христианского мира. В них наша сила, и другой нам не надо. Воевать, таская детей, — пустая забава.

Никто не противоречил взглядам магистра; но, равным образом, ни один из присутствовавших не поддержал брошенного Бернарду упрека. Начальники стояли молча, а когда магистр повернулся к ним, то легко уразумел, что, хотя никто не был против него, но зато никто не был и на его стороне.

— Все средства хороши, которые ведут к цели, — сказал после продолжительного молчания великий комтур, — не будем же легкомысленно отвергать тех, которые даны нам самим Провидением.

Магистр пожал плечами.

— Кто затеял, пусть доводит до конца, — прибавил он, взглянув на Бернарда, — что сделано, то нельзя вернуть назад.

— Действительно, я спас этого ребенка и на него рассчитывал, — перебил Бернард.

— Ну, так и делайте с ним, что хотите, — проворчал магистр, не давая Бернарду окончить.

И великий магистр повернулся лицом к огню, как бы не желая, чтобы хладнокровный Бернард видел его омраченное лицо.

— При моих предшественниках, — начал он, — хотя я и не отрицаю их заслуг, понаплодились Эндорфы. Каждый хотел командовать по-своему, каждый гонялся за личными заслугами, тогда как по уставу у орденских рыцарей не должно быть ни собственного платья, ни своего коня, ни славы, ни спасения. Всяк и делал, что ему взбрело на ум; но впредь этого не будет.

Бернард медленно ответил:

— Если вы ставите мне в упрек то, на что согласился весь капитул, то созовите совет, пусть меня судят. Я предстану перед судилищем; не буду уклоняться. Назначьте наказание, посадите на хлеб и на воду, а то и вместе с Эндорфом…

Магистр отвернулся с искаженным от гнева лицом.

— Довольно! — сказал он. — Чтобы отдать под суд, не надо вашего согласия. И хотя вы, заурядный рыцарь, приобрели здесь вес и значение, не подобающие вашему званию и степени, хотя вы мешаетесь во все и хотите всем командовать, я… вас не боюсь… нет, не боюсь!

Бернард поклонился гордо и смиренно в одно и то же время.

— Ничего не присваиваю я такого, на что не имел бы права каждый рыцарь. Я всегда повиновался и повинуюсь орденской власти.

С этими словами брат Бернард поклонился сперва магистру, потом остальным присутствовавшим и удалился через дверь, выходившую в пустую еще трапезную. Шаги его долго слышались по каменному полу, и мерный отзвук их не стал поспешнее после столкновения с орденским главою.

Великий комтур, бывший вместе с маршалом первым представителем власти после магистра ордена, подошел тогда со знаками глубокого чинопочитания, но без робости, вплотную к Людеру, который продолжал смотреть вслед удалявшемуся Бернарду.

— Ваша милость, — сказал он мягко, — отнеслись к нему с предубеждением. Вы обошлись с ним чрезвычайно резко. Мы привыкли уважать его. Заслуги его перед орденом велики и длятся много лет. В особенности же необходимо принять во внимание, что капитул неоднократно предлагал ему высокие выборные должности, а он их отвергал.

— Так! — возразил магистр. — Он предпочитал, не имея ни звания, ни определенных обязанностей, вмешиваться в дела управления, быть соглядатаем и тайным воротилой. Ни над собой, ни рядом с собой я не потерплю секретного сотрудничества.

Высшие орденские чины обменялись взглядами, а великий ком-тур, считая, вероятно, дальнейшие пререкания с начальством неудобными, прекратил спор.

Конечный оборот, данный разговору, омрачил чело Людера. Возможно, что он раскаивался в неосмотрительных речах, напрасно выдавших его тайные намерения. И, обернувшись к маршалу, он стал расспрашивать о подробностях готовившегося набега на Литву.

Ему подтвердили, что все готово, но что необходимо обождать наступления морозов, которые скуют болота и трясины.

Великий комтур кстати сообщил о подходивших из Германии дружинах добровольцев.

Однако успокоительные новости не развеселили магистра. Он продолжал хмуриться, как будто еще не совладал с гневом против Бернарда.

Мгновение спустя, пройдясь раз и другой по маленькому залу, он остановил взгляд на двери, выходившей в его личную молельню и опочивальню: на той самой приснопамятной двери и проходе, в которых был убит Орселен… взглянул и с легким поклоном всем присутствовавшим удалился в свои покои. Ожидавший за порогом компан Хеннеберг распахнул перед ним дверь.

Остальные также стали собираться восвояси.

— Магистр несправедлив к Бернарду, — вполголоса молвил казначей, — он, очевидно, мало его знает.

Все согласились, кивая головами.

— Действительно, он муж, заслуживающий уважения и имеющий высочайшие заслуги перед орденом, — прибавил маршал, — все, так или иначе, проникнуты себялюбивыми поползновениями: все мы люди… Он же никогда ни о чем другом не думал, кроме о возвеличении ордена, о его блеске, и почти отрекся от всяких человеческих желаний с тех пор, как одел орденское платье и сжился с ним…

— Он не имеет для себя ни славы, ни значения, — прибавил комтур, — Люд ер впоследствии оценит его.

— А за Бернарда можно поручиться, — сказал, улыбаясь, маршал, — что он никогда не будет вторым Эндорфом. И не только не способен на убийство, но сам себя с готовностью принесет в жертву ордену.

Огонь понемногу совсем погас в камине, и начальство стало расходиться.

Великий комтур очень принял к сердцу, что Бернард ушел обиженный несправедливыми упреками. Прямо из рыцарской залы он направился в его келью, но не застал Бернарда.

Келейка, которую старый рыцарь занимал по молчаливо закрепленному за ним праву один, тогда как многие другие жили по двое, была совершенно лишена каких бы то ни было удобств, делающих жилище комфортабельным. Чисто монашеским убожеством дышали ее голые стены, твердый кирпичный пол, частью только прикрытый плетеною из тростника рогожею; постелью служили чуть ли не нары; в углу валялась конская сбруя, не украшенная, по старинному уставу, ни единой побрякушкой.

Тогда как у других рыцарей всегда бывало в кельях кое-что, говорившее о личных вкусах, привычках и капризах, келья Бернарда служила лучшим доказательством, что жил в ней человек, равнодушный ко всему мирскому. Самый строгий взор не нашел бы в ней ничего, идущего вразрез с первоначальными суровыми правилами ордена, значительно смягченными уже в описываемое время. С уважением осмотревшись в комнате анахорета-воина, комтур уже собирался удалиться, когда вошел хозяин. На лице его не видно было никаких следов гнева или возмущения за понесенную обиду. Он возвратился, явно занятый совсем иными мыслями, и, увидев на пороге великого комтура, с почтением его приветствовал. Они