Девятнадцать минут - Джоди Пиколт

— Чудовище? — прошептал Джордан Селене.

— Ну а что ему говорить? Что Питер был бомбой замедленного действия? Это их бы всех точно успокоило.

Психиатр обвел взглядом толпу.

— Мне кажется, сам факт того, что мы все собрались здесь сегодня, говорит о том, что Стерлинг изменился. Возможно, он уже никогда не станет таким, каким мы его знали… Нам придется свыкнуться с новой жизнью.

Какая-то женщина подняла руку.

— А что же будет со старшей школой? Нашим детям придется опять туда вернуться?

Эрвин посмотрел на начальника полиции, на директор школы.

— В здании старшей школы все еще ведется следствие, — сказал начальник полиции.

— Мы надеемся закончить учебный год в другом помещении, — добавил директор школы. — Мы ведем переговоры с отделом образования в Лебаноне, чтобы занять там одну из пустующих школ.

Послышался голос другой женщины:

— Но им когда-то все же придется вернуться. Моей дочери всего десять, и она панически боится, что ей придется идти в старшую школу. Она с криками просыпается посреди ночи. Ей кажется, что в темноте кто-то поджидает ее с пистолетом.

— Радуйтесь, что она может видеть кошмары, — ответил мужчина. Он стоял рядом с Джорданом, сложив руки на груди. Его глаза были налиты кровью. — Заходите к ней всегда, когда она плачет, обнимайте и говорите, что защитите ее. Лгите ей, как это делал я.

По церкви покатилось бормотание, словно упавший клубок пряжи. «Это Марк Игнатио. Отец одной из погибших».

Вот так просто Стерлинг разделился на две части, и пропасть между ними была настолько глубокой, что ее еще долгие годы нельзя будет убрать. Жители этого города разделились на тех, кто потерял детей, и тех, у кого еще было о ком беспокоиться.

— Некоторые из вас знали мою дочь Кортни, — сказал Марк, выйдя вперед. — Возможно, она присматривала за вашими детьми. Или подавала вам летом бургеры в кафе. Возможно, вы знали ее только с виду, потому что она была красивой, очень красивой девочкой. — Он повернулся к сидевшим впереди. — Хотите рассказать мне, как привыкнуть к новой жизни, док? У вас язык не повернется сказать, что когда-нибудь станет легче. Что я смогу это пережить. Что я забуду о том, что моя дочь лежит в могиле в то время, как этот психопат жив и здоров. — Неожиданно он повернулся к Джордану. — Как вы можете жить с этим? — спросил он. — Как вы можете спать по ночам, зная, что защищаете этого ублюдка?

Все взгляды повернулись к Джордану. Он почувствовал, как рядом с ним Селена крепче прижала лицо Сэма к своей груди, закрывая ребенка. Джордан открыл рот, собираясь что-то сказать, но не смог подобрать ни одного слова.

Звук тяжелых шагов по проходу отвлек его. Прямо к Марку Игнатио направлялся Патрик Дюшарм.

— Я понимаю вашу боль, — сказал Патрик, глядя в глаза убитому горем мужчине. — И я знаю, что у вас есть полное право прийти сюда и выразить свое горе. Но в нашей стране каждый считается невиновным, пока не будет доказана его вина. Мистер МакАфи просто делает свою работу. — Он положил руку Марку на плечо и уже тише сказал: — Давайте пойдем и выпьем по чашечке кофе.

Когда Патрик вел Марка к выходу, Джордан вспомнил, что хотел сказать:

— Я тоже здесь живу, — начал он.

Марк обернулся.

— Это не надолго.

Алекс — это не сокращенно от Александра, как многие полагали. Ее отец просто сделал вид, что у него сын, и дал ей его имя.

После смерти матери от рака груди, Алекс тогда было пять лет ее растил отец. Он не принадлежал к тем отцам, которые учат кататься на велосипеде или швырять камни. Вместо всего этого он учил ее латинским названиям вещей вроде «конституция» «меридиан», объяснял ей содержание Билля о правах. Она использовала учебу, чтобы завоевать его внимание: побеждала в конкурсах по орфографии и географии, училась на «отлично» поступила во все колледжи, в которые подала документы.

Она хотела стать такой, как отец: когда он шел по улице, все владельцы магазинов с благоговением кланялись ему: «Здравствуйте, судья Корниер». Ей хотелось слышать, как меняется голос кассирши, когда она слышала, что в очереди стоит судья Корниер.

И если отец никогда не сажал ее к себе на колени, никогда, не целовал на ночь, никогда не говорил, что любит ее, — что ж, это было частью его характера. От своего отца Алекс узнала, что абсолютно все — в частности, спокойствие, отцовство любовь — можно свести к набору фактов и объяснить, а не переживать. А закон — закон поддерживал систему представлений ее отца. Любое чувство, которое появляется у тебя в зале суда, можно объяснить. То, что ты чувствуешь к своему клиенту на самом деле вовсе не то, что у тебя на сердце, или ты можешь сделать вид, что это не так. И тогда никто не приблизится к тебе настолько, чтобы причинить боль.

У отца Алекс случился удар, когда она была студенткой второго курса юридического факультета. Она сидела на краешке его больничной кровати и говорила отцу, что любит его.

— Ох, Алекс, — вздохнул он. — Давай не будем об этом.

Она не плакала на его похоронах, потому что знала: он хотел бы именно этого.

Хотел ли ее отец, как она сейчас, чтобы их отношения сложились по-другому? Неужели он в конце концов оставил надежду, согласившись на роль учителя для ученицы, а не отца для ребенка? Как долго можно идти по параллельному пути со своим ребенком, прежде чем потеряешь всякую возможность принимать участие в его жизни?

Она прочитала огромное количество страниц в Интернете о горе и его стадиях, она изучила статистику других перестрелок в школах. Она умела всестороннее изучить вопрос, но когда пыталась поговорить с Джози, дочь смотрела на нее так, словно видела впервые. Или просто начинала плакать. Алекс не знала, как вести себя ни в первом, ни во втором случае. Она чувствовала себя беспомощной — и тогда вспоминала, что речь идет не о ней лично, а о Джози, — и появлялось ощущение полного провала.

Судьба сыграла с Алекс злую шутку: она стала похожа своего отца больше, чем могла предположить. Она чувство ла себя комфортно в зале суда, так, как не чувствовала в стенах собственного дома. Она знала, что сказать ответчику, которого в третий раз судили за управление автомобилем в нетрезвом состоянии, но не могла поддержать и пятиминутного разговора со своим ребенком.

Спустя десять дней после выстрелов в Стерлинг Хай Алекс пришла в комнату Джози. Был полдень, и шторы плотно закрывали окно. Джози спряталась в коконе из одеяла. Несмотря на то что первым желанием было распахнуть �?торы и впустить солнечный свет, Алекс легла на кровать. Она обняла сверток, внутри которого спряталась ее дочь.

— Когда ты была маленькой, — сказала Алекс, — я иногда приходила сюда и спала с тобой.

Одеяло зашевелилось, и показалось лицо Джози. У нее были красные глаза и опухшее лицо.

— Зачем?