Фоторобот в золоченой раме - Сергей Зверев

Кто-то запустил через динамики ставшую родной песню на мотив «Прощания славянки». Над расположением загремел красивый, мужественный голос:

Платов ощутил, что слёзы наворачиваются на глаза. А голос всё продолжал греметь над расположением, наполняя силой измученные войной души бойцов:

…В аэропорту Внуково Платова встретил Шведов на своей шикарной машине.

— Ну, здорово, солдат Киплинга, — обнял он друга. — Как тебе там, несладко пришлось?

— На войне как на войне. Всяко бывало.

— Завтра отметим возвращение?

— Отметим… А как в столицах? Как судебный процесс прошёл? — спросил Платов, глядя на пролетающие мимо пригороды Москвы. Ощущал себя как-то странно без бронежилета, ощерившихся собровцев за спиной.

— Это было нечто. Левицкая же затребовала коллегию из трёх профессиональных судей, чего делать обычно не принято. Судьи это страсть как не любят. Но сначала они к ней даже с некоторой благожелательностью относились. Интеллигентная женщина. Может, правда оговорили её недруги и имеет место грубый полицейский беспредел. Хватило их добрых чувств недели на две. Уже к пятому заседанию они преисполнились праведного негодования. Левицкая отрицала очевидное — но это ладно, её право, хотя, когда нагло чёрное называют белым, это злит. Ну а потом начала всё больше срываться на пафос — обличала рейдеров на антикварном рынке, вдохновляемых лично Эдуардом Кононенко. Обличала правоохранительную систему за продажность. А когда судьи пару раз посоветовали ей быть ближе к делу, выдала коронное — оказывается, и судьи здесь коррупционеры.

— Чего, так и сказала?

— Ну да. В общем, договорилась до десяти лет лишения свободы. И девять муженьку.

— Ему, шестёрке, крутовато нарезали.

— Ты жалеешь того, кто заказал двух человек?

— Не жалею, — покачал головой Платов.

— Ну и правильно. Попутно на судебном заседании отымели Сладковскую.

— Самую честную журналистку России из «Криминальных расследований», — усмехнулся Платов. — Её как притянули?

— Судья просто спросил, откуда она обладает такими сногсшибательным компроматом в отношении потерпевших и сотрудников правоохранительных органов, которым она так щедро делилась в газете. Она заявила, что всё это ей по секрету поведали адвокаты и мать Ирины Левицкой.

— Нормальный такой заход. Новое в журналистике — выдавать версии преступников за настоящую истину.

— Судьи ей намекнули об ответственности за клевету. Сладковская заверещала, что раскаивается, посыпает голову пеплом и будет хорошей девочкой. Но исправилась ненадолго. После приговора не выдержала и разразилась очередной статьёй про дело антикваров. Истеричные причитания: как так, искусствовед сидит в тюрьме и от неё требуют работать в прачечной в женском СИЗО.

— Левицкая в СИЗО в обслуге осталась?

— А то. С такими деньгами на Колыму не пошлют… Но это не конец трагикомедии. После суда была ещё одна серия.

— Кассация?

— Это не кассация, а война миров. Семья Левицких растрясла кубышки. Набрали полтора миллиона евро, и за такую скромную сумму этот сыч прокурорский Руфимов пообещал оправдание во второй инстанции. В общем, в день заседания кассационной инстанции Левицкая мило прощается с сокамерницами — мол, сюда не вернусь. Деньги занесены. Теперь впереди сладкий запах свободы.

— Так и говорила?

— А то… Суд второй инстанции тянется долго. Позавчера всё закончилось…

— Только не говори, что её выпустили.

— Мосгорсуд на три года обоим срок скостил. До семи. Придрались к формальным основаниям.

— То есть полтора миллиона евро не отработали.

— Почему? Всё-таки срок скостили. Семь лет не десять. А там и до условно-досрочного освобождения рукой подать. При таких деньгах-то.

— Ну и хрен с ними. Главное, приговор в силе. Зло наказано. Не зря бились о стенку.

— У тебя какие планы на будущее? — спросил Шведов.

— Начальником отдела обещали назначить. Сперва хотели на воровской. Но сейчас вроде передумали. Мой шеф в замначальники МУРа метит. Я на его место. Так что вскоре третья звезда мне упадёт на погон.

— Отлично, что ты в теме остаёшься, — радостно произнёс Шведов. — У меня новый материал по антиквариату подошёл.

— Опять поддельщики?

— Стоит на этой тематике зависнуть и уже, как с иглы, не слезешь… Два азербайджанца московских, воровские авторитеты, организовали шарашку, нашли художников и гонят на Запад Кандинских и Малевичей. Продали несколько сот полотен. Там даже Клод Моне и Гоген. А Шагалов просто немерено.

— Умом тронуться можно.

— Так что нам будет чем заняться.

— На хорошее дело я всегда согласен, Герман.

— Ну вот и отлично….

* * *

Четыре года пролетели как в тумане. Платов со Шведовым перемещались по должностной лестнице, меняли подразделения. Но страсть к антиквариату не отпускала их. И вместе подняли ещё немало новых дел. Однако и старые давали о себе знать.

Однажды их пригласил в гости Кононенко к себе в офис. И в душе Платова всколыхнулась ностальгия по тем временам, когда они не щадя сил и нервов проталкивали через бюрократические и коррупционные преграды ставшее знаменитым дело антикваров, по которому теперь снято несколько документальных фильмов и которое признано классическим.

Под коньячок хорошо пошли последние новости.

— Ирина вышла полгода назад по УДО, — объявил хозяин кабинета. — Конечно, с нарушениями. Вину не признала, а досрочное освобождение только для раскаявшихся. Но деньги делают всё.

— А доцент? — спросил Шведов.

— С ним смешнее. За него никто не платил. И просидел он дольше жены. Однако написал, что признаёт вину, и его всё же выпустили.

— Ну и ладно, — кивнул Платов.

— Самое смешное не это. Он неделю назад появился у меня, — хмыкнул Кононенко. — И много чего порассказал.

— Чего именно?

— Пока он сидел, к нему приехали адвокаты от Ирины. Сказали, что у Левицких образовалось много долгов. Поэтому необходимо продать его трёхкомнатную квартиру в центре Питера. Ему купят двухкомнатную ближе к окраине. А на разницу отдадут долги.