Замуж не напасть - Лариса Кондрашова

— Он ещё вечером сделал уроки! — слабо отбивается вера Александровна. — Пусть поспит, пока есть возможность. Чего хорошего просто так по улицам слоняться!

Логика железная. Видимо, педагоги к концу своей трудовой деятельности значительно совершенствуют науку воспитания. Теперь она у них имеет всего два больших раздела: как воспитывать чужих детей и как воспитывать своих. Насчет чужих все ясно и понятно, а почему-то воспитание своих не укладывается в привычные рамки.

— Зачем ты его балуешь? — сердится Евгения. — Посмотри хотя бы на эти лапы — сорок четвертый размер! Рост — сто восемьдесят! А ты до сих пор с ним нянчишься!

— Сама удивляюсь, — соглашается Вера Александровна, — уж от тебя такой лени я бы не потерпела. А к внуку почему-то совсем другое отношение. Вроде с тобой была как бы репетиция, а он — настоящий ребенок.

— Спасибо!

— Не обижайся. Таков удел всех бабушек: любить внуков больше, чем детей.

К Юле в больницу Евгения летит, как на крыльях. Она купила букет изумительных темно-бордовых роз — когда человек смотрит на красивое, он быстрее выздоравливает. Она накупила витаминов: гранатов, орехов, винограда — всего, что обновляет кровь и восстанавливает иммунитет — специально прочитала для такого случая популярную литературу.

У реанимационного отделения Евгения застает целую толпу каких-то людей, похоже, родственников. Они плачут, горестно обнимают друг друга, что-то причитают, и, загородив проход, не дают ей пройти внутрь. Она уже знает здешние порядки, потому одета в белый халат. Даже домашние туфли с собой прихватила — вдруг придется пробыть подольше, подежурить возле Юлии. Она сделает все, чтобы помочь Серебристой Рыбке!

Евгения уже обогнула плачущих людей и берется за ручку двери, как вдруг замечает в толпе Роберта.

— Почему ты здесь? Кто эти люди? Ты был у Юлии? С нею ничего не случилось?

— Юлия умерла, — говорит он и плачет.

— Нет! Не может быть! Ведь вчера она была жива…

Какие-то никчемушные фразы слетают с языка помимо её участия, потому что в голове Евгении набатом бухает только одно слово: "Умерла! Умерла!"

Она идет по улице, чувствуя себя обездоленной. Как будто у неё украли самое святое — смысл жизни. Ведь она собиралась спасти Юлию и не успела! Как же так? Это несправедливо! Серебристая Рыбка так мало жила!

До своей квартиры она добирается совсем без сил и почти вползает в прихожую, забыв захлопнуть за собой дверь. Она плюхается в кресло, но не может в нем усидеть. Тот заряд, что накопился в ней для спасения жизни Юлии, теперь ищет выход наружу.

Евгения хватает с полки бумагу и начинает набрасывать портрет Юли. "Пока не забыла!"

Нет, не портрет. Всю её фигуру в легком летнем платье. Она стоит и смотрит наверх: с балкона, точно прыгун с вышки, падает человек. Но почему так спокойно лицо Юлии? Потому что он не падает, а летит. Вот его крылья: небольшие, но мощные. А у Юлии за спиной вовсе не платье, взметнувшееся на ветру — у неё тоже крылья. Сейчас он спустится к ней. Или она оттолкнется и взлетит к нему… Господи, если бы так было!

Евгения больше не может сдерживаться, и слезы начинают изливаться из глаз, долгие и нудные, как осенний дождь. Она зарывается лицом в подушку, будто кто-то здесь может увидеть её, такую зареванную, и слышит голос Аристова.

— Жень, опять ты не закрыла дверь!

Она боится поднять на него глаза, а он усаживается рядом и сообщает:

— Я принес книгу. Для Никиты. Боевик. Будет читать запоем!

Но поскольку она все так же лежит, не обращая внимания на его приход, Толян начинает беспокоиться.

— Жека, у тебя ничего не случилось?

— Юля умерла, — глухо говорит она, и начинает рыдать в голос, уже не думая о том, как она выглядит со стороны.

Аристов берет со стола рисунок Евгении и внимательно разглядывает его.

— Это она?.. Слишком много плавных линий. Ни одного угла!

— Зачем ей углы? — в недоумении перестает плакать Евгения.

— Нечем было упереться, вот её и раздавили.

— Откуда ты знаешь, что её раздавили? — продолжает допытываться она, лишний раз убеждаясь в том, как мало знает она Аристова — он вовсе не так прост, как кажется, и чуткости ему не занимать…

— Ты сама так нарисовала. Парня её из окна выбросили…

— Он сам прыгнул.

— Сам? Здоровый мужик и сам прыгнул? Расскажи это своей бабушке! Просто его загрызли. Хорошие люди.

— Напридумывал! — бурчит Евгения, и идет умываться в ванную. — На рисунок посмотрел и сразу все понял!

Странно действует на неё этот Толян! Только что, казалось, она умирала от горя и одиночества, и вот уже дух противоречия толкает её на пререкания с ним.

— Успокоилась? — насмешливо хмыкает он, когда она возвращается из ванной.

— Ты вообще зачем пришел? — сварливо спрашивает она. — Книгу принес?

— Но-но, Лопухина, не задирайся! Рубль за сто, сейчас скажешь: принес и уходи. Вон уже рот раскрыла… А признайся, разве тебе не хреново?

— Какой ты грубый, Аристов! — подчеркнуто устало говорит Евгения, усаживаясь в кресло. — Что тебе от меня надо?

— Ничего не надо! — злится он. — Ну, захотел увидеть, ну, выдумал предлог!

И плюхается в кресло напротив.

— Расскажи что-нибудь хорошее, а то и мне что-то не по себе.

— Что я тебе, конферансье? Развлекай тут всяких… Ладно, слушай: контракт я отдала Виталику, как ты и требовал, так что, если кто и пролетел, как фанера над Парижем, то не по моей вине…

— Кто тебе сказал, что пролетел? Контракт мне все равно надо было пристроить в надежные руки… И потом, разве ты до сих пор с ним встречаешься?

— Нет, — растерянно говорит Евгения; только что до неё дошел смысл его аферы — действительно, не мытьем, так катаньем, но Аристов своего добился!

— Вот видишь! Так что жалеть меня не надо.

— Скотина ты, Аристов!

— Скотина, — соглашается он и тяжело вздыхает. — Я — как скупой рыцарь над сундуком золота: сам только смотрю, не пользуюсь, и другим не даю.

Евгении лестно, что её сравнивают с сундуком золота, но это её вовсе не успокаивает.

— А жизнь проходит! — с упрёком говорит она, и глазам её опять становится горячо.

— Только не плачь, пожалуйста! — просит он. — Ты рвёшь мне сердце.

А разве он её не рвёт? Вечно появляется, как тайфун: пронёсся, разрушил всё, что мог, и исчез! И ему всё равно, как она живёт без него!

— Поцелуй меня, Толя! — тихо говорит она и удивляется собственным словам: кто изнутри сказал их за неё?

Он, только что сидевший в позе обречённого, подхватывается и недоверчиво смотрит на неё: шутит, что ли? Но нерешительность его длится одну-две секунды. Толян живёт в другом измерении, там время идёт гораздо быстрее…