Пуговка для олигарха - Таня Володина

Надю снесло с кровати. Она распахнула дверь и сквозь слёзы выкрикнула:

— Да, у меня остались к нему чувства! И я никогда не говорила, что люблю тебя! И не просила принимать меня с ребёнком! По какому праву ты меня попрекаешь? Я ни в чём перед тобой не виновата! — она захлебнулась и зло смахнула слёзы. — Теперь ты знаешь правду. И что ты будешь с ней делать?

— Ты что, до сих пор любишь… — он пренебрежительно махнул в сторону озера, — его?

— Если бы он хоть намёком дал понять, что мы с Верочкой ему нужны, я бы переплыла это озеро с люлькой в зубах!

Данила только головой покачал от изумления. А Любаша шмыгнула носом: «Бедная Надюша, бедный Данила…». Одна лишь мама невозмутимо накрывала на стол.

* * *

Позже сестра аккуратно подступила с расспросами:

— У тебя хоть не так, как со мной, было? Он тебя не принуждал?

Мало-помалу Надя рассказала всё: как пришивала ему пуговицу в кабинете, а он пил кофе и расспрашивал о жизни в Юшкино, как услышала музыку и побрела в тумане к дому, как они чуть не поцеловались в машине, как он допрашивал её, сидя у кровати. Как признался в своих чувствах — «я тебя не как адвокат спрашиваю, а как мужчина», — как уехал из дома, чтобы удержаться от соблазна, как они остались ночью наедине — словно два обломка, прибитых к берегу после кораблекрушения. Мой большой секрет, хрустальные бусинки, невыразимая печаль…

— Тебе понравилось? — тихо спросила Любаша, оглянувшись на спавших детей, словно они могли подслушать взрослый разговор. — Ну, ты поняла, о чём я.

Тяжесть его тела…

— Честно говоря, не очень. Это были странные ощущения, но я бы ни за что от них не отказалась.

— Почему?

— Потому что ему было хорошо, — прошептала Надя, возвращаясь мысленно в ту ночь. — Он был похож на человека, который внезапно очутился в раю, — и этим раем была я. Я и понятия не имела, что люди могут получать такое удовольствие от близости, — не просто приятные ощущения, а настоящее блаженство.

— Жаль, что ты его не испытала.

Надя коснулась губами уха сестры:

— Тогда — нет, но потом, когда я вспоминала его губы и руки… И всё, что он делал со мной, его слова и стоны… Ох, уф-ф…

Любаше стало щекотно, она засмеялась и почесала ухо:

— Всё с тобой понятно, маленькая развратница! Довела человека до монастыря своим раем!

— Прости, что я слишком откровенна. Ты, наверное, не любишь об этом вспоминать.

— О Марате? Я никогда о нём не вспоминаю, — Любаша посмотрела в окно. — Это как будто не со мной происходило… Но есть человек, о котором я постоянно думаю, никак не могу выкинуть его из головы.

Она намекала на Данилу. Он всё-таки запал ей в сердце, хотя она упорно сопротивлялась своим чувствам.

— А он знает, что у тебя к нему симпатия? — спросила Надя.

— Догадывается.

— Любаша, не будет у меня с ним счастья. Не люблю я его. Если у вас сложится, я буду только рада и никогда не перейду тебе дорогу. Мы не такие, как мама и тётя Поля, мы — другие.

* * *

После этого признания словно кандалы с ног упали. Всё с Данилой Кандауровым было хорошо, кроме одного: она его не любила. Да, привыкла к дружеской помощи и мужскому вниманию, научилась флиртовать, думала о нём как о будущем муже, но вот страсти до ослабевания ног не было. Она бы не пришла к нему ночью и не скинула одежду на пол, не повисла бы на нём, как котёнок на шторах, — всеми коготками, не отцепить, не оторвать без дырок в тонкой ткани. Не слушала бы ночь напролёт, как стучит его сердце.

Данила был удобной партией — не сидеть же всю оставшуюся жизнь в одиночестве? Хотя… Глеб же сидел? Тоже, наверное, несладко жить в монастыре на острове — без электричества, без связи с миром, в бесконечных постах и молитвах. О чём он думал, когда решил отречься от прежней жизни? Сомневался ли в своём решении? Вспоминал ли о Наде?

Зазвонил телефон. Она глянула на экран и обомлела: «Глеб Громов». Вот так просто? Взял и позвонил после года молчания?

— Добрый день, Надя. Мы можем встретиться? — спросил он обычным своим голосом, каким спрашивал, хочет ли она бутерброд с маслом, или в какой музей собирается поехать.

— Встретиться? — растерялась она. — Зачем?

— Поговорить.

О чём? Неужели он не слышал о сорвавшейся трансплантации? Хитрая тётка скрыла свою неудачную медицинскую авантюру? Сказала, что Надя избавилась от «урода» и счастливая, с денежками, умотала в Юшкино? Он просидел целый год на острове и не общался с женой? В любой из вариантов трудно было поверить.

— Ладно… — согласилась Надя. Она ответит на его вопросы и посмотрит ему в глаза. — А где?

— Тут особо некуда пригласить девушку, — сказал он так, словно планировал пригласить её на свидание. — Поэтому предлагаю покататься по озеру. Не против, если я заеду за вами на лодке?

— За нами?

— За тобой и Верой.

Ну, конечно, за Верой… Он же так мечтал о детях.

— Приезжай.

Любаша кинулась к шкафу и распахнула лакированные створки:

— Что ты наденешь? — спросила она.

— Ничего. В этом пойду, — Надя бросила взгляд в зеркало, где отражалась девушка в старых обрезанных джинсах и футболке для кормления с вышитым зайчиком на груди.

— Нет уж, тебе нужно что-то понаряднее!

— Перестань, Любаша, он монах. Он будет в рясе, клобуке и с золотым крестом на груди. И, может быть, даже с кадилом.

— Тем более! Если он стал монахом, — подмигнула сестра, — пусть кусает локти, глядя на твою красоту.

Никаких нарядных вещей у Нади не было: она не успела сшить себе обновок после беременности. Любаша вытащила из глубин шкафа прошлогодний жёлтый сарафан:

— Вот! Он всегда тебе нравился.

В этом сарафане Глеб впервые её увидел. Они сидели за мраморным столом и пили коктейль из капусты, а потом к тарелке Нади прикатился перламутровый кругляш.

— Грудь не влезет, — засомневалась Надя.

— Всунем твоё богатство! Сделаем волнующий рельеф. И волосы надо убрать наверх, расплети уже свои детские косички. Ты же женщина!

— Я же мать.

Любаша хлопотала, желая загладить вину за неуместное воодушевление после расставания сестры с женихом. В последние дни она сияла, напевала песенки и кружила розовощёкого Николашу по комнате. Он заливисто смеялся и хватал маму за волосы.

Правда, Данила ни разу не появился в их доме после крещения Веры, но Любашу это не смущало. Она верила в справедливость мироздания. Когда-нибудь судьба улыбнётся и ей.