Рюбецаль - Марианна Борисовна Ионова

липами и тополями, а чуть дальше заболоченный пруд, в который, пряча его контур, вдавались ракиты. Для Хубера это была уже третья земля, и он знал, что еще одну ему в себя не впустить.

1983

Она стояла на высоком плато, окруженная мутно-белым небом. Кто-то приближался к ней, но не поднимаясь по склону, а двигаясь навстречу ей по прямой и одновременно будто спускаясь сверху. Она не могла разглядеть лица, но это был ее брат, без сомнения, в короне и мантии, скрывающей ноги, отчего казалось, будто он парит. Когда он приблизился на расстояние вытянутой руки и действительно простер к ней руки, Антонина увидела в них вторую корону, и этой короной он увенчал ей голову. Они и вправду парили оба, над глубочайшим провалом, над жерлом вулкана. Брат взял ее за руки, и они начали опускаться, слишком медленно, мучительно медленно.

Liebe Antonina!

Vielen Dank für die Fotos. Jetzt weiß ich, wie mein Vater im Erwachsenenalter und im Alter aussah. Du bist wie er. Ich habe es immer bereut, dass ich nicht wie mein Vater aussah, ich ähnele meiner Mutter, aber Sie gleichen. Könnte ich denken, dass ich in Russland eine Schwester habe!

Дорогая Антонина!

Благодарю Вас за фотографии. Теперь я знаю, как выглядел отец в зрелости и в пожилые годы. Вы похожи на него. Я всегда жалел, что непохож на отца, я пошел в мать, а Вы похожи. Вы очень красивы. Мог ли я подумать, что в России у меня есть сестра!

Надеюсь, что когда-нибудь смогу простить мою мать (понять – никогда), простить то чудовищное, что она сделала, ведь из-за этого отец не вернулся. Впрочем, жалеть о том, что он не вернулся к нам, означает жалеть о том, что Вы есть, и с недавних пор я перестал жалеть о том, как сложились наши с ним судьбы вдали друг от друга.

Мне хочется думать, что Вы сказали отцу все то, чего не сказал ему я. Другими, своими словами, но Вы любили и любите его, а значит, это были те же слова. <…>

У проходной навстречу Антонине обернулся человек, секундой назад ходивший взад-вперед по вестибюлю, заложив руки за спину, в явном ожидании. Вахтер указал ему на Антонину. Мужчина подошел к ней и представился: Виктор Ю., он работает в «Кобальте», его коллега из ГДР, Антон Хаас, не знает, как связаться с ней. На днях он прилетает в Москву и хотел бы встретиться и вместе посетить могилу отца.

Услышав про «Кобальт», Антонина невольно шагнула назад. Она не знала, кто перед ней, а лучше сказать, откуда этот доброжелательный посредник. Точнее, она как раз чересчур знала – знала, чего следует ждать со дня на день, пусть возмездие медлило уже не одну неделю, а Марк благополучно отбыл в Израиль.

– Что такое? Почему вы так смотрите? Все в порядке?

– Нет, не все. Я вам не верю. – Антонина внутренне передернулась от девчачьего голоса, укравшего ее слова. А если это провокация, пояснила она уже с напором, и тут брезгливость и шок, которыми мгновенно откликнулось лицо без вины оскорбленного постороннего человека, будто сокрушили заклятие, и Антонина увидела, что напрасным было все то, чему она за последние дни позволила угнездиться в себе, и разрыдалась, впервые после того раза ровно год назад, когда тихо стукнула подвинувшаяся от ветра палка.

С Виктором, осторожно взявшим ее за плечи, они вышли на улицу. От полной растерянности и жалея, и не воспринимая плачущую женщину, Виктор предложил компромисс: пусть она скажет только название кладбища и номер участка, а уж могилу они сами найдут.

Антону доводилось летать через Москву на юг, на восток и на север Советского Союза, и всего однажды он провел в Москве пять дней как турист, гостя у коллеги Виктора, который показывал ему город. Виктор встретил Антона в аэропорту, они взяли такси, чтобы ехать сразу на кладбище, где, по договоренности с Виктором, их должна была ждать Антонина. Она ждала их в сквере напротив ворот, с четырьмя белыми гвоздиками в руке. Антон купил такой же букет у одной из женщин, расположившихся поодаль с ведрами цветов и постоянно озиравшихся, как объяснил Виктор, в страхе милиционера, и только после этого подошел к Антонине.

Виктор представил их друг другу, и Антону показалось, что Антонина, только чтобы как можно скорее оборвать вступление, устремилась, ведя его за собой, в ворота кладбища. Она шагала деловито и только пару раз и мельком обернулась, проверяя, не отстает ли Антон. Когда она остановилась, Антон в первое мгновение воспринял эту остановку как спонтанную заминку, но тут Антонина положила цветы.

Чужое имя на надгробии было выбито дважды, кириллицей и латиницей. Антон присовокупил свои четыре гвоздики и, так же как Антонина, замер, глядя перед собой и немного вниз. Он переводил взгляд с верхней строки на нижнюю и обратно, внушая себе, что здесь лежит его отец. Он взглянул на стоящую обок Антонину и внезапно понял, что с самого начала его целью тут, в России, была не могила отца, а эта женщина.

В такси они сели втроем, Антонина согласилась, чтобы ее подвезли до дома. Следующий день был понедельник. Антон попросил у Антонины разрешения прийти к ней вечером, если она после работы не очень устает. Он хотел бы увидеть, где отец жил последние годы, и узнать о том, как он жил. Он хотел, если Антонина не против, чтобы она рассказала ему о своем отце.

– Тогда, может быть, лучше ему зайти сегодня, – предложила Антонина. – Завтра они с мамой и впрямь придут домой уставшие. Кстати, он мог бы остановиться у них, ночевать в папиной комнате – их с мамой он не стеснит, а у Виктора ведь, кажется, двое детей. Пусть только машина остановится у телефона-автомата, чтобы она могла предупредить маму.

Когда такси подъезжало к дому Антонины, он вспомнил, что специально захватил фотоаппарат, чтобы сфотографировать могилу, и забыл.

Приглашение Антонины не вязалось с ее неразговорчивостью. Антону казалось, что перед встречей с ним она как будто сомкнула оборону, подобралась и застыла. Эта застылая натянутость достигла пика, когда они стояли у могилы, затем понемногу стала ослабевать. Но замкнутость, уже не напруженная, а такая, которую приписывают августейшим особам на людях, оставалась, и тем больше диссонировало с ней приглашение, вполне чистосердечное. Она не то что избегала смотреть на него прямо, но старалась даже не поворачивать