Долины и взгорья - Василий Павлович Щепетнёв

махнем в Америку, — сказал Савелий. — Небоскребы, океаны, никакого КаГеБе — чем не рай?

— Не слушайте его, Михаил, — Мишулин смотрел серьезно, как школьный директор. — Нет КаГеБе, есть ЦеРэУ, Эф-Бэ-Эр, и вообще… Дома и стены помогают, вот ты болеешь, а они помогают. А в Америке заболеешь — а там стены не помогают, нет. Врачи, может, и хорошие, спорить не стану, а стены чужие.

— Никуда я не поеду, — отвечаю. — То есть по делу поеду, в турнире поучаствовать, матч сыграть. Может, и туристом недельки на две, на три, по местам Чингачгука и Гека Финна, а чтобы навек, бесповоротно — с чего бы вдруг?

— И правильно, — сказала Васильева. — Тут у нас работы край непочатый, а ты, Савелий, в Америку сманиваешь. Нехорошо.

— Я и не говорю, что хорошо, — начал оправдываться Крамаров. — Но бывает в жизни всякое. Можно и не в Америку. Испания хорошая страна, Португалия. А то Бразилия!

— К порядку, к порядку! У нас, между прочим, спектакль, нас вся страна смотрит, — выскочила субретка в красно-синем сарафане. Не знаю, кто такая, а, видно, хорошая актриса.

Все пообещали исправиться, и дальше пьеса пошла по тексту автора.

А телевизор-то вдруг в цвете стал показывать! Или это я сам всех разукрасил? Я такой! Могу!

Пьеса завершилась посрамлением порока и торжеством высоких чувств.

К дань-дань-дань добавился дзинь-дзинь-дзинь. Это телефон. Девочки интересуются, как там у меня. Отвечаю — тридцать семь и семь (для их спокойствия полградуса опустил), посмотрел спектакль «Аз и Ферт», не смотрели? жаль, хорошая постановка, теперь немножко почитаю, и буду спать.

Ну, читай, Чижик, сказали девочки, общий привет.

Привет!

Программа «Время». Вся страна у телевизора. Если и не вся, то почти. Сидим и внимаем.

Израильская военщина… американская военщина… чилийская военщина… Житья нет от этой военщины. То ли у нас: чинно, благородно, и никакой военщины.

На экране Леонид Ильич. Читает важный документ. Потом снимает очки, протирает их замшевой салфеткой, и, держа их в руке, смотрит на меня:

— Что, Миша, награду ждёшь? А я всё думаю, чем тебя награждать. И никак придумать не могу. Орден дать? У тебя уже есть орден. И еще ливийский есть, я помню, помню. Ты их что, коллекционировать станешь? Ну, не знаю. Человеку вне власти от них проку немного. Во власти прок есть, да. У вас, у шахматистов, рейтинг профессора Эло, а во власти вместо рейтинга — ордена. Смотришь, и сразу ясно, кто есть кто. По орденам я далеко впереди всех. Но ты ведь во власть не собираешься, зачем тебе ордена? Хотя сегодня не собираешься, и завтра не собираешься, а послезавтра дозреешь и соберёшься. Так что жди награду, скоро. С наградами медлить не стоит, награда должна находить героя сразу, а не через тридцать лет. Мало ли что случиться может за эти тридцать-то лет! Ты вот заболел, уже нехорошо. А если я заболею, в мои-то годы? Или не заболею, а вдруг случайно крыша обвалится, трибуна рухнет, поскользнусь на лестнице? За мной давно охотятся, давно. На фронте, конечно, страшновато, лукавить не стану, а уж когда на Малую Землю отправлялся, и подавно, это не шутка — на Малую Землю идти, а я там был часто, очень часто. Не сорок раз, как пишут, это не на метро кататься, но девять раз был. Обстрелы, бомбежки, много чего опасного и по пути, и на Малой Земле. Что ж делать, война. Но по-настоящему страшно было, когда в Москву вызывали. То ли хотят повысить, то ли хотят повесить? Время суровое, не церемонились. Напишут на тебя рапорт, в котором ты либо дурак, либо предатель, и что дальше? Правда, наверху не дураки сидели, Миша, совсем не дураки. Разбирались. Но не мгновенно, нет. И с тех пор я решил сплеча не рубить, и сначала хорошенько подумать, прежде чем что-нибудь делать. Иначе такого, понимаешь, натворишь, что самому невмоготу будет. А я этого не хочу. С тобой, Миша, мне многое неясно. Очень многое. То, что музыку сочиняешь, это как раз и понятно, есть на нашей земле таланты. И что в шахматах мастак, тоже, но вот как ты ловко их всех поубивал — этого я понять не могу. Передо мной твое личное дело: не был, не участвовал, не привлекался, и вдруг такое! Подобное и моему Медведеву ни разу не под силу, а его и отбирали специально, и готовили, а тут, извини, белоручка, не нюхавший пороха, кладет семерых головорезов, ни одной пули мимо… И ни в одном глазу, только о костюме вздыхаешь. Как такое может быть? Или там, — Брежнев посмотрел вверх, — действительно кто-то есть, и прислал тебя? Тогда я рад, что он за нас. Но мы, конечно, будем за тобой присматривать. Осторожно, издали. Но я думаю, что ты наш, советский, пусть и с непонятками. И за мной, как понимаешь, не заржавеет, хотя нужны ли небесному воину ордена и медали? Или нам церковь какую-нибудь открыть? Или мечеть построить, мне тут говорят, что ты коран наизусть знаешь, и женился по-мусульмански? Нет, две жены, я не против, я даже завидую, девочки они тоже наши, советские, правильные. Но согласись, непонятный ты человек. Ладно, выздоравливай. Пей чай «Советский», наш советский человек.

Потом про выпечку в хлебопекарне. Ну-ну. Галлюцинации, похоже. Я поднялся осторожно, прошёл в туалет. Результат слабенький, олигурия. Потею сильно, вот для почек жидкости и не хватает. Спустился на кухню, выпил большую кружку сладенькой водицы, что приготовила Вера Борисовна. Потом налил опять, доверху, взял с собой. Нет, пить особенно не хотелось. Но нужно.

Несу не расплескав, это хорошо. Значит, не так уж меня и пробрало. А галлюцинации, что галлюцинации, они весь институт у меня, галлюцинации. Или просто развитое воображение? Виктор Львович так и вообще считает, что у шахматистов мозги вывернуты, потому и в шахматы играют, нормальным же людям это и ни к чему, и не под силу. Кстати, мне скоро в Стамбул. А тут грипп. Нехорошо, некстати, но должен выздороветь. Грипп длится пять дней, много — семь. Успею.

Вернулся, а в телевизоре Андропов. Смотрит не мигая. Гипнотизирует.

— Садитесь, Михаил. Или ложитесь, как вам удобнее. Скажу сразу, что ангелом вас не считаю. Если там, — он тоже посмотрел вверх, — и есть некий творец, то, думаю, судьбами отдельных людей он вряд ли занимается. Это малыш берет в руки игрушку и водит её туда-сюда, Миша идёт кушать, Миша идёт гулять, Миша ложится спать. Творец создает вселенные, а дальше уж как получится. Но