Ночной Дозор - Сергей Лукьяненко

Хорошо хоть, что я умею водить. Никогда неиспытывал тяги к сомнительной радости иметь машину в мегаполисе сотвратительными дорогами, но курс нашего обучения включал многое. Кое-чему учатобычным образом, кое-что — вколачивают в сознание магией. Водить машину меняучили как простого человека, а вот если случай зашвырнет в кабину вертолета илисамолета, то тут включатся навыки, о которых я и не помню в обычном состоянии.Во всяком случае, в теории — должны включиться.

Ключи от машины я отыскал в сумочке. Оранжевыйавтомобиль ждал на стоянке перед зданием, под бдительным оком охраны. Дверцыбыли закрыты, что, учитывая опущенный верх машины, выглядело просто смешно.

— Ты поведешь? — спросила Светлана.

Я молча кивнул. Уселся за руль, завел мотор.Ольга, помнится, срывается с места как пуля, но я так не умею.

— Ольга, с тобой что-то не так, — Светлананаконец-то решилась озвучить свои мысли. Выезжая на Ленинградский, я кивнул:

— Света, все разговоры, когда приедем к тебе.

Она замолчала.

Водитель из меня неважный. Ехали мы долго,куда дольше, чем следовало. Но Светлана больше ничего не спрашивала, сидела,откинувшись, глядя прямо перед собой. То ли медитировала, то ли пыталасьсмотреть сквозь сумрак. В пробках со мной несколько раз пытались заговариватьиз соседних машин — причем, непременно из самых дорогих. Видимо, и наш вид, инаша машина устанавливали незримую дистанцию, которую решался перешагнуть некаждый. Опускались стекла, высовывались коротко стриженные головы, иногда, какнеизменный атрибут, добавлялась рука с мобильником. Вначале мне было простонеприятно. Потом стало смешно. А под конец я перестал реагировать напроисходящее, точно так же, как не реагировала Светлана.

Интересно, а Ольгу подобные попыткизнакомиться забавляли?

Наверное, да. После десятилетий внечеловеческом теле, после заточения в стеклянной витрине.

— Оля, почему ты увела меня? Почему незахотела ждать Антона?

Я пожал плечами. Искушение ответить: «Потомучто он здесь, рядом с тобой», — было велико. Да и шансов, что за нами следят, вобщем-то — немного. Машина тоже закрыта заклятиями безопасности, часть из них яощущал, часть была выше моих способностей. Но я удержался.

Светлана еще не проходила курс информационнойбезопасности, он начинается через три месяца обучения. На мой взгляд, стоило быпроводить его пораньше, но для каждого Иного приходится вырабатыватьсобственную программу, а это требует времени.

Вот когда Светлана пройдет через горнило этогоиспытания, она научится и молчать, и говорить. Это одновременно и самый легкийи самый тяжелый курс обучения. Тебе просто начинают давать информацию, строгодозированно, в определенной последовательности. Часть услышанного будетправдой, часть — ложью. Кое-что тебе скажут открыто и непринужденно, кое-что поведаютпод страшным секретом, а кое-что узнаешь «случайно», подслушаешь, подсмотришь.

И все, все, что ты узнаешь, будет бродить втебе, отдаваясь болью и страхом, рваться наружу, разрывая сердце, требоватьреакции, немедленной и безрассудной. А на лекциях тебе будут говорить всякуючушь, которая, в общем-то, и не нужна для жизни Иного. Ибо главное испытание иобучение ведется в твоей душе.

По-настоящему здесь ломаются редко. Все-такиэто обучение, а не экзамен. И каждому будет поставлена лишь та высота, какую онможет преодолеть — при полном напряжении сил, оставляя клочья шкуры и брызгикрови на барьере, сплетенном из колючей проволоки.

Но когда этот курс проходят те, кто и впрямьдорог или хотя бы просто симпатичен, тебя начнет корежить и разрывать на куски.Ты поймаешь странный взгляд в свою сторону и станешь гадать, что же узнал врамках курса твой друг? Какую правду? Какую ложь?

И что обучаемый узнает о себе самом, о миревокруг, о своих родителях и друзьях?

И будет желание — страшное, невыносимое.Желание помочь. Объяснить, намекнуть, подсказать.

Вот только никто, прошедший курс, не дастэтому желанию волю. Потому что именно этому учатся, своей болью постигая, что икогда можно и нужно сказать.

В общем-то, сказать можно и нужно все. Надолишь правильно выбрать время, иначе правда станет хуже лжи.

— Оля?

— Ты поймешь, — сказал я. — Только подожди.

Посмотрев сквозь сумрак, я бросил машинувперед, вписываясь между неуклюжим джипом и громоздким военным грузовиком.Щелкнуло, сложившись, зеркало, задевшее за край грузовика, — мне было всеравно. Первой преодолев перекресток, прошипев шинами на повороте, машинавырвалась на шоссе Энтузиастов.

— Он любит меня? — вдруг спросила Светлана. —Все-таки, да или нет? Ты ведь знаешь, наверное?

Я вздрогнул, машина вильнула, но Светлана необратила на это внимания. Она задала вопрос не в первый раз, чувствую. Уже былмежду ней и Ольгой разговор, явно тяжелый и неоконченный.

— Или он любит тебя?

Все. Сейчас я не смогу молчать.

— Антон очень хорошо относится к Ольге, — яговорил и о себе, и о хозяйке своего тела в третьем лице. Это нарочито, новыглядит просто как сухая отстраненная вежливость. — Боевая дружба. Не болеетого.

Если она задаст Ольге вопрос, как та относитсяко мне, то обойтись без лжи будет труднее.

Но Светлана промолчала. А через минуту на мигкоснулась моей руки, будто прося прощения. Теперь от вопроса не удержался я:

— Почему ты спрашиваешь?

Она ответила легко, без колебаний:

— Я не понимаю. Антон очень странно себяведет. Иногда кажется, что он без ума от меня. А иногда — что я для него однаиз сотни знакомых Иных. Боевой товарищ.

— Узел судьбы, — коротко ответил я.

— Что?

— Вы этого еще не проходили. Света.

— Тогда ты объясни!

— Понимаешь, — я гнал машину все быстрее ибыстрее, это, наверное, включились моторные рефлексы чужого тела, — тыпонимаешь, когда он шел к тебе домой, первый раз…

— Я знаю, что подверглась внушению. Онрассказал, — отрезала Светлана.

— Дело не в этом. Внушение было снято, когдатебе рассказали правду. Но когда ты научишься видеть судьбу, а ты непременнонаучишься, и куда лучше меня, ты поймешь.

— Нам говорили, что судьба изменчива.