Мои Великие старики - Феликс Медведев

Лубки, которые висят у меня в квартире, стоили по 3 рубля, ими мало интересовались. А ты посмотри, какие сюжеты из истории преподобного Сергия Радонежского и Троицкой лавры. Но их просто не брали в магазины: отпугивало религиозное содержание. Религиозное? Но взгляни – на одном из лубков Сергий благословляет Дмитрия Донского. Религия? Прежде всего история! Одна из самых ярких ее страниц.

– А на этом портрете изображен Павел I?

– Да, это портрет Павла. И я вынужден назвать цену, которую за него отдал, – 60 рублей. Но и за эти гроши его никто не покупал. Потому что рядом в магазине на Арбате продавались подлинные шедевры. Однажды я буквально заплакал, увидев, как из магазина, куда я ходил в заплатанных штанах, иностранец уносил Франса Гальса. Когда я однажды заговорил об этом со своим другом-иностранцем, он меня успокоил: «Не страшно, что шедевр уехал за границу, страшно, что он у вас на родине мог погибнуть».

Меня это, конечно, не успокоило.

Один специалист в Лувре сказал мне, что самые красивые люстры – это русские. В моей квартире и мастерской – предметы старинной утвари самых разных сословий. Крестьянская, дворянская, дворцовая. Все это собрано в течение многих лет.

– Да, у меня нет привычной современной мебели – стенок, гарнитуров, которые я считаю чудовищным проявлением вкусов XX века. Вот и пишут несведущие журналисты, что я царь Крез.

Я не знаю, сколько стоят сегодня окружающие меня вещи, у меня нет ни времени, ни желания заниматься подсчетами. Конечно, они стоят недешево. Но я знаком с людьми, которые на скудные зарплаты педагогов, инженеров собрали уникальные коллекции. А я ведь не коллекционер, все, что ты видишь в моем доме, – это те вещи, старинные гравюры, камины, мебель, иконы, спасенные мной из руин от гибели, от тлена, они продолжают служить людям, создавать красоту.

– Вас всегда считали придворным живописцем: то Брежнева рисовали, то короля Испании, то королеву Швеции… Нынче-то в Кремль зовут?

– Насчет Брежнева – легенда. Портрет писал по фотографии. Ему понравился мой эскиз, и он потребовал, чтобы все осталось как есть. Так что не виделись. А насчет королей и принцесс, то вся европейская живопись прошлых веков – это во многом царственные особы. Гойя, Веласкес, Рембрандт, Рубенс… Разве это плохо? Не забуду, как министр культуры Фурцева вызвала меня к себе и приказала немедленно лететь в Индию – рисовать Индиру Ганди. Я полетел, встретился, нарисовал. Ганди портрет очень понравился. Я был очень доволен. А потом мне передали, что Леонид Ильич заявил, что Глазунов рисует только буржуазных лидеров.

…В Кремль не зовут. Хотя лично с Путиным я знаком давно. Знаете, как раньше говорили в таких случаях при дворах: «Интриги-с…» А еще лучше сказал примерно на эту тему Петр Первый: «Сенаторы – хорошие люди, а Сенат – злая бестия»…

2002

Много лет я был близок и с Ильей Глазуновым, и с Владимиром Солоухиным. Знал, что они дружат, что связывают их прочные «положения и обстоятельства», которые сближают людей навеки, и был уверен, что ничто – ни пошлая молва, ни низкие наветы, ни женщины, ни недоразумения не смогут их разъединить. Я бы даже сказал о некой тайной ложе единомышленников, которых святая и вечная цель возрождения России связала навеки. Казалось, ничто не может развернуть их друг против друга.

Ни на мгновение не мог я предположить, что все нежданно-негаданно обернется так драматично. Эту ссору, этот трагический разрыв не назовешь даже нелепым. Нельзя же, в самом деле, назвать нелепыми действия человека, которые он совершал в течение долгого времени, едва ли не полжизни. Совершал сознательно, ибо действия эти диктовались творческим поиском, вдохновением.

А как же, думаю я, пуд соли, который, по народной примете, надо съесть, чтобы узнать человека? Заинтересовался, за сколько же лет съедается пуд соли. И получил ответ – за 16.

Они дружили 35 лет. Выходит, не все поговорки верны.

Владимир Солоухин

Наверняка Солоухин предчувствовал, о чем я хочу с ним побеседовать. С трудом согласился на встречу, сначала говорил как-то вяло, потерянно. Принесенное мною пиво только пригубил.

В Переделкине копошилась осень. К моим ботинкам пристали листья, словно принес я с ними в кабинет обморочный символ угасающей жизни. Из окна виднелись кресты знаменитого кладбища.

Владимир Алексеевич налил в стакан мутноватой жидкости, почему-то посмотрел содержимое на блеклый осенний свет и заговорил, все более и более оживляясь:

– С Ильей Глазуновым и его женой Ниной я познакомился в 1961 году. Сразу подружились. Вместе много ездили по России, искали старину, иконы, утварь. К тому времени был я уже довольно известным – и по работе в «Огоньке», и по моим вышедшим книгам. По нравственной и политической, что ли, своей сути был я абсолютно советским человеком, и историю страны, особенно с 17-го года, воспринимал, как и большинство моих коллег и читателей, чисто догматически, ориентируясь на труды Ленина и стенограммы партийных съездов. Вообще, чего уж там, слепой котенок, да и только.

И вот мой новый друг, художник, в пространных наших разговорах в Москве ли, в поездках ли постепенно, исподволь начал раскрывать мне глаза на нашу действительность, на то, что происходит в стране на самом деле. Несмотря на свой возраст, а он моложе меня лет на восемь, обладая внушительными познаниями, магической силой убеждения, сокрушительным напором и, я бы добавил, бесстрашием, он начал как бы заново перекраивать меня.

Все, что узнавал от Ильи с Ниной, я заносил в дневник, в некую тайную тетрадь. А говорили они по тем временам абсолютно крамольные вещи. Ни один человек не знал о той тетради с потаенными мыслями.

Когда Солоухин проговорил, что, дескать, Россия все равно гнила и спасти ее могла только революция, Илья и Нина прочитали ему убийственно убедительную лекцию о «гнилой» России. На него обрушился водопад разрозненных, но одно к другому прилегающих сведений о том, что между 1890 и 1900 годами в России были протянуты все основные нити железных дорог, которыми, кстати, мы пользуемся до сих пор; о том, что профессором Вернадским был разработан план электрификации всей страны, который большевики, бессовестно присвоив, назвали ленинским планом ГОЭЛРО; о том, что построили КВЖД, подаренную потом дураками Китаю; что к 13-му году в России сделали самый большой в мире самолет «Илья Муромец»; что царские ледоколы, переименованные в «Красиных», долго еще служили советской власти; что Россия уже наладила выпуск своих автомобилей.

Дотошный и не всегда поддававшийся оппонент, упорно цепляясь за старые догмы, контратаковывал: как же тогда Россия отбилась от четырнадцати государств Антанты и победила? «Чем же она отбивалась, разрешите узнать?» – вопросом на вопрос «наивно» переспрашивали Илья с Ниной. «Как чем, воспетыми потом красными бронепоездами, пулеметами „максим“ на быстроходных тачанках, патронами, которые Троцкий призывал не жалеть», – ответствовал закованный в крепкую броню совковой пропаганды писатель и коммунист. И тут же получал сокрушительный удар, ставящий точки над «i» в этой части дискуссии: