Их пленница - Мария Устинова

— Кир! — проорала я, испугавшись по-настоящему.

Осознала: это всерьез. В его глазах мерк внутренний свет. Он терял сознание или умирал, не знаю. Я так боялась отпустить его взгляд, что прижалась лбом ко лбу.

— Смотри на меня. Я здесь… Здесь.

Но он куда-то исчезал. Повалился на колени, увлекая меня за собой и пачкая спину известкой и крошкой от высохшего бетона. Его затрясло, словно он замерз. Но это был холод от смертельного удара в сердце. Он еще жил, но надолго ли?

— Кир… — прошептала я.

Мой Зверь, который спас меня, сделал счастливой. До конца жизни буду вспоминать теплый вечер, когда я ползала под яблоней, счастливая, еще наполненная радостью и жизнью. Казалось, поляна светится не от мягкого света уходящего дня, а от моей улыбки. И лицо обнаженного Кира у яблони. Вкус кисло-сладких яблок, который, казалось, он чувствовал, глядя на мои губы…

— Кир, — разрыдалась я.

Наконец, он разжал пальцы на рукоятке ножа. Ладони дрожали, когда он бережно положил их на мои щеки, мазнул, оставляя кровавые следы. В глазах появилось понимание. Если до этого он цеплялся за надежду, то теперь отпустил ее.

Кир прощался.

А я не была готова. Он успокоился, а я начала рыдать. Зверь замычал сквозь зубы, я поняла без слов — «не надо». Не надо плакать. Когда умерла дочь, он говорил то же самое. Не трать время на слезы. Прими.

Кир упал на бок и затих, а я уткнулась носом в расслабившееся плечо. Рука упала в грязь.

— Кир…

Даже не знаю, что я чувствую. Облегчение, боль утраты, натянутая, как струна. Наверное, это смирение с тем, чего изменить не можешь. Мой дорогой умирал, оставляя меня одну.

Плечо под моей щекой еще было теплым и подвижным. Я не могла уйти, меня сковало. Не знаю, что это было — страх будущего, нежелание жить дальше, я была готова остаться рядом с телом, навечно застывшая в этих эмоциях. Просто быть рядом.

Перед глазами была красная кирпичная стена. Со сколами, цементными стыками, поросшими бархатистым мхом… Но я оказалась в пространстве, где остались только он и я. Голова кружилась, словно я проваливаюсь в обморок.

— Кир, — простонала я.

Голос стал жестче. Так всегда бывает, когда смиряешься с неизбежным.

Мышцы под щекой ожили: вздрогнули и будто увернулись от меня, лежащей сверху.

Я изумленно приподнялась: посмертная трансформация…

Слышала, но не видела своими глазами. Умирая, в агонии оборотень становится зверем, теряя последние силы. Из раны выпал, зазвенев об мостовую, нож. Кровь хлынула, но быстро свернулась. Было слишком темно, чтобы рассмотреть подробности, но когда я положила руки на живот, ощутила, как дрожат его мышцы.

— Кир? — прошептала я.

А вдруг слышит?

Он не ответил: оскаленное лицо обмякло, глаза закатились. На губах кровавая пена.

Я зажмурилась, но не смогла плакать — даже прощаясь с самым дорогим. Как и в ночь моих преждевременных родов. Я легла сверху и прижалась к плечу. Тело подо мной двигалось само по себе, будто жило отдельно от моего любимого.

Я не могу помочь, но могу остаться до конца. Так будет честно. Я уткнулась ему в лицо, целуя и прощаясь. Прощай, Кир…

Я подняла голову на звук шагов и повернула влажное лицо к фонарю. Под ним что-то промелькнуло. Не животное — человек. И шаги человеческие — крупного мужчины.

— Кир… — я прижалась к нему.

Он не отозвался, хотя тело в посмертном превращении еще двигалось и жило само по себе.

Вдруг сбоку на меня налетел Руслан, схватил за талию и поднял, взваливая на плечо, как мешок. Я даже пискнуть не успела! Дернулась, скатившись с плеча, и он перехватил меня у груди, как ребенка.

— Сумасшедшая! — громоподобно зарычал он. — Быстро уходим!

— Отпусти! — завопила я.

Не слушая возражений, он поволок меня в темноту.

Сопротивляться бессмысленно — я обернулась, поверх плеча глядя назад. На зыбкий круг света фонаря, кирпичную стену с черными стыками и тело на щербатом асфальте. Уткнулась в плечо Руслану, кусая губы. Рубашка пропитывалась от слез, но я не издала ни звука.

Руслан вынес меня к дороге, где ждал пикап.

Припозднившаяся парочка шарахнулась прочь — наверное, узнали его. Решили, что хозяин «Авалона» похитил очередную девку взамен Оливии.

Он открыл дверцу, зашвырнул меня на соседнее сидение и устроился за рулем.

— Сумасшедшая… — спокойнее повторил он и завел машину. — Он бы сожрал тебя, если бы я не успел!

— Помоги ему!

Я зарыдала, горько и тяжело.

Плакала и знала — не поможет. Иначе бы мы не ушли.

Руслан выжал газ и оторвался от обочины, где занимал кучу места — машина у него широкая. По ночным трассам мы рванули к «Авалону».

— Он погибнет! — зарыдала я.

— Да не сдохнет он… — с досадой прошипел Руслан. — Ему пожрать надо. Он бы съел тебя. Там больше никого нет.

— Руслан, — я сглатывала соленые слезы, с мольбой глядя на него. — Давай вернемся, я прошу… Я благодарна, что ты помог. Но давай вернемся… Он нападет на кого-нибудь!

Руслан не отреагировал, но постепенно сбросил скорость. Кулак со всей силы ударил в руль, он зарычал от злости. Но я добилась своего: пикап развернулся в обратном направлении и застыл наискосок.

Мы были на участке дороги, где ландшафт перетек из городского в природный. Вдоль обочины шуршали деревья в ночной тиши. Руслан сложил на руле массивные предплечья и уткнулся в них лбом. Он выглядел измученным — моими истериками, своими проблемами.

— Если не поедешь… — я схватилась за ручку. — Я пойду сама!

Не глядя в мою сторону, Руслан выпрямился и послал машину вперед. Он все-таки ехал за братом. Из-за меня, но ехал.

И чем мы будем его кормить?

Руслан хмуро смотрел на дорогу. Пикап подпрыгивал, свет фар прыгал вместе с нами — дорога в ухабах. Свет залил асфальт в выбоинах, подчеркивая каждый провал, но Рус не сбросил скорость. Машину он не жалел.

Мы вернулись в город и проезжали мимо местных дискотек и дешевых подвальных клубов. Лицо Руслана, черные волосы, зачесанные назад, сильно отросшая щетина, почти оформившаяся в бороду, стали красноватыми из-за отблесков красного неона.

— Я подойду к нему сам, — предупредил он, сворачивая в переулок, где мы оставили Зверя.

У меня громко билось сердце. Я с ногами забралась на сидение и смотрела туда, где из-за поворота должно показаться тело… Мы миновали фонарь, пикап свернул и замер. Свет фар залил переулок, нигде не оставив теней. Яркий бил до самого конца.