Последний властитель Крыма - Игорь Воеводин

– Ты сможешь? Ты не слаб? Тебе нужно отлежаться! – бросил Тихий, но потом, поняв, что Соколовский не отстанет, сказал: – Смотри… ножом… надо будет…

Соколовский, криво усмехнувшись, достал из кармана узкий стилет для разрезки книг.

– Откуда? – спросил Тихий.

– Украл у торговца, – ответил тот.

…Ротмистр Петров стоял перед трюмо в одних подштанниках. Поверхность зеркал отражала его щуплую фигурку и белые в розовый цветочек трусы. Крестик поблескивал на впалой безволосой груди.

Ротмистр Петров подстригал и без того холеные усики при помощи маникюрных ножниц и расчески.

На трюмо были расставлены баночки с кремами от морщин, с бриллиантином и еще черт-те с чем. Две щеточки ждали, пока ротмистр снимет сетку с реденьких волосиков, когда-то легших на мертвый пробор, чтобы попытаться придать прическе объем.

– Черт, – поморщился Петров, когда ножнички сильно дернули волосок, – наточить некому, мужика в доме нет…

– Ах эти черные глаза… меня погубят… – бормотал он минуту спустя, исследуя несуществующий прыщик на подбородке. Сегодня определенно у него был удачный день. Сегодня княгиня Р., припертая к стене кое-какими показаниями своего бывшего любовника, данными им в контрразведке относительно совместных с мужем Р. махинаций с поставками обмундирования в Добрармию, определенно соглашалась удовлетворить ротмистра за его молчание. А поскольку свидание будет проходить в хитрой комнатке, где такие особенные зеркала, за которыми так удобно прятаться фотографу, потом можно будет этими снимочками надавить на княгиню, чтобы она получше поискала, где муженек ее держит номера счетов. На предварительных полу-беседах-полудопросах Р. клялся, что все бросил в Севастополе.

«А там, – размышлял Петров, – как кончим дельце, и до Парижа недалеко…» Приятные его размышления прервал стук в дверь. Петров достал из приоткрытого ящика револьвер и подошел к двери.

– Кто?

– Telegramme, – услышал он в ответ. – A monsieur Petrov, voilà…

Ротмистр ответил:

– Суньте ее под дверь.

В комнату вполз белый лист. Петров поднял его и прочитал. Это была телеграмма от княгини, подтвердившей рандеву.

Приятно улыбнувшись, ротмистр достал из кармана щегольского клетчатого костюма, ждавшего своего часа на вешалке, какую-то мелочь и отомкнул замок.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвались двое. В следующую секунду ротмистр оказался усаженным в кресло, причем к горлу его приставили стилет, а дверь была заперта.

– Кто вы? – прохрипел ротмистр.

Ворвавшиеся молчали, потом тот, что повыше, спросил:

– А Медвежье помнишь?

– Ка… – возвысил голос ротмистр, и лезвие стилета, который держал человек пониже, сильнее надавило ему на артерию. – Какое Медвежье? – захрипел он тише.

– Имение Медвежье. В Тульской губернии, – заметно нервничая, но стараясь взять себя в руки, проговорил высокий, – куда ты, мерзавец, банду привел в декабре 17-го…

И ротмистр вспомнил. Тогда, в 1917-м, он, бывший полицейский офицер, понял, что наступило его времечко. Поступив на службу в ЧК, он взял на работу пару своих прежних осведомителей из блатных и вместе с латышами и китайцами из ЧОНов проводил успешные экспроприации в имениях уездных помещиков. А концы они тогда обрубали, чтобы никто не установил, что именно реквизировано и в каком количестве.

Медвежье он тоже вспомнил. Вспомнил, и почему, привязав к креслам старика-генерала с женой, и их тестя – прапорщика-инвалида с Георгием, так долго насиловали они дочерей генерала на виду родителей и мужа. Потому, что еще мальчиком он бегал встречать со всей гимназией генерала Соколовского, героя японской войны, а потом был безнадежно влюблен в старшую его дочь, которая посмела предпочесть ему, гению сыска, бестии тайных сил, обыкновенного армейского прапорщика, окопную вошь, да еще колченогого и с тиком…

– Кто вы? – немного оправившись, спросил Петров. – Какое вам до всего этого дело?

Низкий молчал, а высокий, справившись с собой, ответил:

– Я – Соколовский. Не узнал? Я тогда в конюшне, в навозе, сутки прятался, дерьмом дышал, а потом не повесился только потому, что тебя столько лет искал.

И потрясенный Петров узнал в высоком старшего сына Соколовского, долговязого Митю, кадетика и офицерика, сгинувшего, как все думали, в огне то ли Мировой, то ли Гражданской бойни.

– Hy-с, теперь позвольте мне, – промолвил низкий и, передав стилет высокому, сел напротив Петрова. – Прошу слушать внимательно. Если попытаетесь крикнуть – немедленно убьем. Каждый неответ на вопрос – один сломанный палец. Рот вам сейчас завяжут. Захотите ответить – три раза моргнете и хрюкнете.

– Не надо завязывать, – почувствовав пусть призрачную, но надежду, заговорил ротмистр. – Готов к сотрудничеству. Чего изволите?

Соколовский чуть ослабил давление стилета. Ротмистр осмелел и сел удобнее и даже положил ножку на ножку.

– Архивы. – Тихий не успел договорить, как Петров показал готовность ответить. – Молчать. Все архивы. Понял?

Ротмистр вздохнул.

– Если вы о компроматах, то под половицей ключ, абонированный сейф в Ориентал-банке № 349.

– Пароли есть?

– Девичья фамилия моей бабушки – Козодоева… Господа, – заговорил он горячо, – не убивайте! Христом Богом прошу, я пользу могу приносить. Я столько знаю… столько видел… столько выстрадал.

Он сморщился и заплакал, и полковник увидел, как задрожала рука у Соколовского…

– Эх… Дима… – с сожалением проговорил полковник и, вытащив из кармана складной нож и раскрыв его, воткнул в сердце Петрову. Тот всхлипнул, и, глядя в глаза полковнику широко раскрытыми глазами, подался вперед, обеими руками схватившись за грудь. Соколовский ударил его стилетом в спину сзади и тоже пронзил сердце… Тело, лежавшее между трюмо и комодом, еще вздрагивало, но жизни в нем уже не было. Соколовский сидел в кресле, сжав голову руками, а Тихий, достав из-под половицы ключ, обследовал ящики бюро.

– Возьмем? – спросил он Соколовского, показывая найденную пачку денег, и, не дожидаясь ответа, сунул ее в карман.

– Брось, не пачкайся, – запротестовал капитан.

– Не брошу, – ответил Тихий, глядя прямо в глаза капитану. – Пусть они теперь правому делу послужат.

…Через четверть часа тонкая струйка дыма показалась из раскрытого окна бельэтажа, где снимал покои экс-ротмистр Петров. Был шестой час. Солнце клонилось к закату. Княгиня Р., пряча за вуалью лицо, шла на Перу, где в условленной квартирке ей было назначено свидание. Княгиня шла только что из ванной, на ней было надето лучшее ее прозрачное белье под легким платьем, и она старалась не думать, что легкие светленькие волосики, прикрывавшие розовую кожу головы Петрова, так напоминают ей шкурку крысы-альбиноса.