Механическое пианино - Курт Воннегут

чего не было у этих людей, иначе бы ты не женился на мне.

– Олигоменорея, – сказал он.

Она недоуменно заморгала.

– Это что такое?

– Олигоменорея – это то, что было у тебя и чего у других не было. А означает это – задержка менструаций.

– И как это ты умудрился заучить такое слово?

– Я нашел его в словаре через месяц после нашей женитьбы, и оно как-то запало мне в голову.

– О! – Анита густо покраснела. – Ты сказал уже достаточно, вполне достаточно, – с горечью произнесла она. – Если ты не повезешь меня домой, я пойду пешком.

С каким-то дикарским наслаждением вслушиваясь в скрежет шестерен коробки скоростей, Пол помчался обратно через мост на северный берег реки.

Когда они достигли середины моста, он все еще был разгорячен и взволнован стычкой с Анитой. Когда же они добрались до охраняемого автоматами пространства подле Илиумских заводов, разум и угрызения совести взяли в нем верх.

Это его столкновение с Анитой было совершенно неожиданным. И никогда они не вкладывали в свои распри столько желчи. И что самое удивительное, Пол на этот раз был нападающей стороной, а Анита чуть ли не жертвой. Смущенно пытался он восстановить в памяти ход событий, которые привели к этой стычке. Но не смог.

И до чего же бесполезной и ненужной была эта борьба! Под горячую руку, под влиянием момента он наговорил ей таких вещей, которые, несомненно, должны были причинить ей боль, а это в свою очередь могло заставить ее возненавидеть его. А ему вовсе этого не хотелось. Ей-богу, он совсем не хотел этого. И надо же было, чтобы он довел ее до такого состояния именно в тот момент, когда намеревался посвятить ее в свои планы.

Сейчас они проезжали мимо дорожки для гольфа. Через несколько минут они будут дома.

– Анита…

Вместо ответа она включила радио и нетерпеливо вертела тумблер, ожидая музыки, по-видимому, для того, чтобы заглушить его слова. Радиоприемник не работал уже многие годы.

– Анита, послушай. Я люблю тебя больше всех на свете. Ей-богу, я страшно сожалею о том, что мы наговорили друг другу.

– Я не сказала ничего похожего на то, что ты сказал мне.

– Из-за этого я готов просто отрезать себе язык.

– Только не пользуйся нашими чистыми кухонными ножами.

– Получилось все очень глупо.

– Ну что ж, наверно, я глупа. Ты проехал наши ворота.

– Я знаю. У меня есть для тебя сюрприз. Ты увидишь, как сильно я тебя люблю и насколько глупой была наша стычка.

– Спасибо, на сегодня с меня уже довольно сюрпризов. Поверни, пожалуйста, машину. Я совершенно измоталась.

– Этот сюрприз стоит восемь тысяч, Анита. Ты все еще настаиваешь на том, чтобы я повернул?

– Ты думаешь, что меня можно купить? – сердито проговорила она, однако выражение ее лица смягчилось в ответ на вопросы, которые она сама задавала себе: «Что же это может быть? Неужели? Целых восемь тысяч долларов».

Пол немного успокоился и, откинувшись на сиденье, наслаждался ездой.

– Твое место не в Усадьбе, милая.

– А черт его знает – может, именно там.

– Нет, нет. В тебе есть что-то, чего никакие проверки и никакие машины обнаружить не в состоянии: у тебя художественная натура. И это одна из трагедий нашего времени – то, что машины не могут определить именно это качество, понять его, развить и проявить к нему сочувствие.

– Это именно так, – грустно сказала Анита. – Это так, так.

– Я люблю тебя, Анита.

– Я люблю тебя, Пол.

– Погляди! Олень! – Пол включил дальний свет фар, чтобы осветить животное, и разглядел капитана Команды Зеленых, все еще трусившего рысцой, однако теперь уже окончательно выбившегося из сил. Ноги Шеферда передвигались слабо и нерегулярно, а тапочки мокро хлюпали по мостовой. В глазах его не отразилось ничего: он их не узнал и бессмысленно продолжал плестись вперед.

– С каждым шагом он забивает гвоздь в крышку моего гроба, – проговорил Пол, прикуривая новую сигарету от предыдущей.

Через десять минут он остановил машину и, обойдя вокруг, открыл дверцу Аниты и нежно предложил ей руку.

– Язычок щеколды на месте, дорогая, и открывает нам новую и более счастливую жизнь.

– Что это означает?

– Увидишь. – Он подвел ее по темной дорожке, как по тоннелю, стены и своды которого составляли кусты сирени, к двери низкого маленького дома. Он взял руку Аниты и положил ее на язычок щеколды. – Нажми.

Она, забавляясь, нажала. Щеколда за дверью подскочила, и дверь распахнулась.

– О! Ох, Пол!

– Это наше. Это принадлежит Полу и Аните.

Она медленно вошла, голова ее поникла, а ноздри расширились.

– Это настолько великолепно, что я просто готова заплакать.

Пол торопливо осмотрел, все ли приготовлено как надо для чудесных часов, которые им предстояло тут провести, и обрадовался. Мистер Хэйкокс, по-видимому, в приступе самоуничижения отдраил все. Исчезли пыль и грязь, остался только чистый мягкий налет времени на всем: на оловянной посуде над камином, на вишневого цвета старинных часах, на черном кованом железе очага, на ореховом дереве и серебряной инкрустации приклада длинного ружья, висящего на стене, на жести керосиновых ламп, на теплом вытертом кленовом дереве стульев. А на столе, в центре комнаты, были приготовлены два стакана, кувшин, бутылка джина, бутылка вермута и ваза со льдом – все это в мягком освещении комнаты выглядело тоже довольно архаично. А помимо всего этого, были еще два стакана цельного свежего молока с фермы, свежие крутые яйца с фермы и свежая жареная курица тоже с фермы.

Пол готовил коктейли, а Анита тем временем кружила по комнате, вздыхая от счастья и с любовью прикасаясь ко всем вещам.

– Неужели это и вправду наше?

– Со вчерашнего дня. Я вчера подписал все бумаги.