Новый американец - Григорий Рыскин

За полночь вынырнула из толпы быстрая, ловкая Клавдия, со свежим русским лицом, похожая в свои шестьдесят пять на деревенскую молодку. А когда подвигались к выходу, почудились ему в толпе Карл с другом-толстяком. Будто кланялись они, мелко и часто крестясь. Быть не может. Ну с чего бы им в русском-то храме? То ли привиделось, то ли и в самом деле Карл, пружиня балетными ногами, истово крестился на Ангела Златые Власа.

Возвращались во втором часу ночи. По пустынной Седьмой авеню к Холланд тоннелю.

– А мы по телевизору на католическую Пасху концерт из Ватикана смотрели, – встрепенулась Нинок. – Папа Римский раввинов пригласил и бывших узников концлагерей. И Папа объявил: евреи, оказывается, не виноваты.

– Но это же ревизионизм, – так и вскинулась Клавдия. – Ревизионизм это. В Писании сказано: «Кровь Его на детях ваших».

От этих слов стало ему не по себе. И подумалось: так зачем же мы тогда с ними? Уж лучше до конца со своим народом. И на нас, выходит, Его кровь. Уж если в ад, то со своим народом. С отцом, матерью.

А когда домой приехали, бледная, худенькая Нинок, булькая в ванной над раковиной, все успокоиться не могла:

– Ну сколько им еще крови нужно, ну сколько?

Три черных планера медленно ходили по кругу, образуя правильный треугольник. Четвертый ушел так высоко, что превратился в черную точку. Большие черные птицы с неподвижными кривыми плоскостями плавно уходили по спирали вверх, в космос. Какой обзор открывался им оттуда? Видимо, они знают что-то такое, чего не знают люди. Однажды он поднялся на самую высокую гору и увидел их совсем рядом. Они парили, поводя геральдическими клювастыми головами. Их прижатые к подбрюшью плюсны напоминали сжатые кулаки. И они не были лакированными, как вороны. То была грифельная нездешняя чернота, сродни тьме. Ну что им стоит броситься вниз и впиться в человека всеми своими крюками?! Но, видимо, им приятнее олень, развороченный грузовиком на шоссе. И ему припомнился гигантский чугунный орел в Вене, на фасаде какого-то имперского дворца. И ужас от этой инфернальной, нависшей как туча черноты. И вдруг – новое «пронзительное совпадение». Серебристый трейлер с орлом, распластанным по борту, подкрался ночью по-кошачьи и стал на прикол рядом с лягушачьим автобусом пивных богатырей – друзей Карла.

В ту осень они особенно досаждали своим соседям. Носились по густой горной траве на снегоходах, и те пушечно расстреливали тишину. И даже поленья их костров всемирно трещали, и невозможно было уснуть. А потом они повадились взрывать петарды. Эти взрывы – как удары бича в звездную ночь, и дым от костров заслонял ковш Большой Медведицы и Млечный Путь. И жирный, с брюхом фартуком и пивной бутылкой в руке, танцует в горящей скошенной траве.

Нинок. Смотри, там, на горе, какие-то типы, Нюнюшкин, особенно один в немецком кителе.

Нюню. English, speak English, I dont want small talk in Russian[76].

Нинок. Dangerous. Vacant stupid dangerous eyes. Never fi ght in bar with him[77]. Видно, у них там агитпробег.

Нюню. Они всегда там, где кровь и почва. Кантри-мюзик и жареное мясо. Они всегда там, где евреи.

Нинок. Ну и х… с ними. Давай просто жить. Раскупори шампанского бутылку и перечти «Женитьбу Фигаро». Выпьем и погадаем на нашем Рыжем[78].

Нюню. Лучшая судьба быть непричастным к истине. Понеже, она не возвышает никого, тем паче Цезарей.

Нинок. Читай дальше.

Нюню. Но именно чудовищ, а не жертв Природа создает по своему подобию.

Нинок. Но почему он кружит все вокруг одного и того же? Вокруг нашего.

Нюню. Какая разница, что там бубнят Светоний и Тацит, ища причины твоей жестокости. Причин на свете нет, есть только следствия, и люди – жертвы следствий. Вообще-то, не есть ли жестокость только ускорение общей судьбы Вещей.

Нинок. Плохая карта выпадает нам с тобою, Нюнюшкин, плохая.

Нюню. Не бойся, просто Рыжий мудр.

Нинок. Он всегда наводит на дурную карту, твой возлюбленный Рыжий. Дай-ка бинокль. А ты знаешь, Нюню, что у него на пузе, у того пивного богатыря?

Нюню. Наверняка не Бродский на английском. Нинок: I have got a nigger in my family tree[79]. Подожди, когда он повернется спиной.

Нинок. Знаешь, что там у него: черный человек в петле свисает с дерева… Смотри-ка, какие опасные типы. Надо бы смываться отсюда. Давай перетащим наш трейлерок на другое место.

Нюню. Но ведь за год заплачено. Теперь уж до следующего сезона.

Нинок. Знай, не к добру все это, Нюнюшкин, не к добру.

Денек октябрьский, золотой

Уже созрел твой листопад…

В тот октябрьский денек никого не было на холме. И он, измученный любопытством, поднялся к тому орлиному трейлеру. Постучался, а потом робко приоткрыл дверь. У входа, о господи, обнаружился журчащий унитаз. Желтая звезда Давида с черной окантовкой была припечатана к его фаянсовому нутру. Слева над унитазом черным на красном: PISS ON A JEWISH STAR[80]. Он пошел дальше по этой анфиладе ужаса и вздрогнул. У обеих стен вагона стояли два восковых эсэсовца в черной униформе и стальных шлемах вермахта. В углу – узкая солдатская койка, покрытая нацистским флагом. Он вошел во второй отсек трейлера и вдруг увидел прямо перед собой свой увеличенный фотопортрет. Во всю торцовую стену, с нарисованной по лицу мишенью. И десятки цветных дротиков-копий вокруг иудейского носа и по щекам. А сверху – через лоб: JUDEN SIND UNSERE UNGLUCK[81].

И вдруг он услышал их мотоциклетную дрисню. Они приближались. И он, выскользнув из дверей, ушел задами, прячась среди ржавых автомобилей. Эта унылая жидкая рощица была перенесена сюда как будто из России… и этот зеленый лягушачий автобус с брезентовым тентом. Миллионы цикад стригли крошечными ножницами тишину, пытаясь заглушить мотоциклы викингов.

– Опять кому-то помешал мой иудейский нос. Но ведь чтоб сформировать такой, понадобились тысячелетия. У дикаря всегда короткий нос. У Сократа – крупный, вытянутый вперед. Пушкин в профиль – иудей. И антисемит Гоголь. Сирано был наверняка французским евреем. Народ… Сирано де Бержерак…. И почему именно мне довелось угодить в этот агитвагон? Вся моя жизнь – череда таинственных совпадений. Главное, не перепугать Нинка. Но отсюда надо живо сматываться.