Токийский Зодиак - Содзи Симада

В Мэйдзи-мура, спору нет, есть что посмотреть, достопримечательностей много, однако туристы здесь толпами не бродили. Не знают еще, что ли, люди это место? Работали в парке в основном пожилые (молодежи почти не было видно), которые относились к посетителям очень душевно. Может, потому, что посетителей было немного?

Я забрался в трамвай. Такие вагоны раньше ходили в Киото. Немолодой вагоновожатый прокомпостировал мой билет и со словами «На память!» приложил к нему специальную печать. Как человек, проживший в Токио достаточно много лет, я был поражен: насколько все это отличалось от столичных электричек, где в часы пик тебя все время толкают.

Еще более сильное впечатление произвел старик-кондуктор. Дождавшись, когда трамвай тронется с места, он взял на себя роль гида и говорил не умолкая: «Направо вы видите маяк, который перевезли из Синагава[58], налево – дом, где жил Рохан Кода…»[59] Голос у кондуктора оказался поставленный, как у профессионального чтеца или актера. Не жалея горла, он громко, на весь вагон, рассказывал о достопримечательностях парка. Голос говорил сам за себя – его обладатель уверен в себе.

К сожалению, в трамвай вместе со мной загрузилась группа женщин среднего возраста и довольно диковатых. Следя за объяснениями кондуктора, они метались по вагону от одного окна к другому, как стадо буйволов, от чего древний, заслуженный вагон громыхал, как спичечный коробок.

Старик-кондуктор удивил меня не только своим громогласным голосом. Когда трамвай, преодолев свой маршрут, остановился, кондуктор, до этого сидевший спокойно, вдруг выпрыгнул из вагона, словно заяц, спасавшийся от охотников. Я проводил его глазами через окно: что случилось?

С крыши трамвая, где был установлен пантограф, свешивалась веревка. Щуплый с виду старичок подскочил к веревке, подпрыгнул как лягушка и схватился за нее. Под тяжестью его тела пантограф опустился. Не выпуская веревку из рук, кондуктор обежал вагон, поворачивая пантограф в противоположную сторону, бросил веревку и снова заскочил в трамвай, который сразу отправился в обратный путь с черепашьей скоростью, явно не соответствующей прыти, с которой кондуктор проделал эту операцию.

Не думаю, что у трамвая в Мэйдзи-мура очень строгое расписание движения, как у токийского метро или электричек. Никто и слова не скажет, если он опоздает на несколько минут. Да и есть ли у этого трамвая расписание? Тогда откуда у кондуктора такое рвение? Он поразил меня до глубины души. Вот уж кто совсем не похож на старика.

Но одновременно я и волновался за него. Что сказали бы домашние, увидев, как он себя не жалеет? Раз человек так работает, значит, скорее всего, ему неведома невралгия и он хорошо спит по ночам. Но что, если у него на работе случится сердечный приступ? Может, все-таки не стоит так напрягаться?

И все же это замечательно. Лучше, наверное, умереть, сжимая в руке веревку пантографа, чем превратиться в немощного старика, обузу для детей и внуков. Думаю, любой мужчина предпочел бы такую смерть. Я вспомнил, как Сюсай Ёсида говорил, что завидует своему другу, работающему в Мэйдзи-мура. С ним трудно не согласиться.

* * *

Сойдя с трамвая, я прошел железнодорожные мастерские Симбаси, стекольную фабрику Министерства промышленности, которую перевезли из Синагавы, и оказался перед зданием почты. Вот оно! Почтовое отделение Удзи Ямада! Я еле сдержался, чтобы не пуститься бегом.

Поднявшись на несколько каменных ступенек, отделявших улицу от входа, я очутился внутри. Под ногами был пол из светлого, будто полированного или смазанного маслом дерева. Сердце громко забилось.

В помещении ни души, из высоких окон на пол лился свет послеполуденного солнца, в его лучах танцевали пылинки.

Я сразу увидел фигуру разносчика почты. Дальше стоял первый в Японии почтовый ящик, за ним выстроились в ряд другие ящики. В самом конце помещался ящик на красном столбике. Такие я уже помнил. Тут же стояли почтальоны в форменной одежде разного времени. А где же Азот?! Я жадно искал глазами ее фигуру.

Вот она! Я не сразу ее заметил из-за яркого солнечного света, заливавшего помещение. В темном углу стояла женская фигура в кимоно, прямые черные волосы свисали на лоб.

Неужели это Азот?!

С трепетом, словно ребенок, боящийся темноты, я приблизился.

Красное кимоно. Девушка просто стояла, опустив руки вдоль туловища. На волосах и плечах я заметил тонкий слой пыли. В этом было что-то жуткое, намек на события сорокалетней давности. Выглядывавшие из-под челки стеклянные глаза, глубокие как ямы, пусто смотрели на меня. Она совершенно не походила на девушку из моего сна.

Вспомнился фильм об обитателях морского дна, который я видел в детстве, и поразившие меня тогда глаза акулы, неожиданно вынырнувшие из мрака в луче фонаря.

Мне вдруг показалось, что, кроме меня, в этом огромном парке никого нет и я остался один на один с этой куклой (или кто она там!). У меня появилось предчувствие, что окружавшая меня со всех сторон тишина вот-вот трансформируется в такой же всеохватывающий страх.

Надо собрать все мужество, подумал я и облокотился об ограждение, чтобы рассмотреть фигуру поближе. Вытянул шею. Тело словно одеревенело – мне показалось, что стоящее передо мной нечто сейчас шевельнется.

Я вытягивал шею все дальше, и все равно между мной и фигурой девушки оставалось еще метра полтора-два. Мне показалось, что я вижу вокруг ее глаз мелкие морщинки. Но глаза у нее стеклянные. Совершенно точно. Руки?.. Нет, это не человеческие руки. Отсюда как следует не разглядишь, но все равно они какие-то ненастоящие. Как у куклы. А вот лицо…

Что с лицом? Эти маленькие морщинки?!

Ничего не видно. Я обернулся на дверь. Никого. Но только я занес ногу, чтобы перелезть через ограждение, как услышал стук, от которого сердце чуть не ушло в пятки. Уборщица! В руках у нее были щетка и металлический совок-ящичек на длинной ручке. Это им она громыхала, так испугав меня.

Женщина начала уборку. Смела в кучку окурки, мелкие камешки, со стуком пододвинула к ней совок…

Мне ничего не оставалось, как выйти наружу. Конечно, зайду сюда еще, думал я, нетвердой походкой спускаясь с холма.

Слева показался киоск, где торговали всякой снедью. Неожиданно я почувствовал, что страшно проголодался. Столовых и кафе в Мэйдзи-мура нет. У главного входа я видел какой-то ресторанчик, но чтобы туда пойти, надо было выходить из парка. Пришлось довольствовать хлебом и молоком, купленными в киоске. Я устроился на скамейке, откуда был виден центральный вход отеля «Империал». Скамейка стояла у моста, который раньше находился в Токио и соединял берега реки Сумидагава.

Я сидел в самом дальнем конце Мэйдзи-мура. Здесь обычно осмотр заканчивался, и посетители поворачивали к выходу. Через пруд был перекинут двухарочный мост, напоминавший своей формой очки. По пруду плавали белые лебеди. Было тихо и спокойно, вокруг ни души. Вдруг над деревьями показалось облачко то ли дыма, то ли пара. Через минуту на мосту, переброшенном через глубокий овраг, показался паровой локомотив, тянувший за собой три вагона.