Англичанка - Дэниел Сильва

Линия считалась безопасной, однако двое шпионов разговаривали на конторском жаргоне, который ни один переводчик или даже суперкомпьютер не сумел бы расшифровать. Габриель кратко доложился: что узнал, что собирается делать и что ему требуется. Предоставить необходимые ресурсы Шамрон был не в состоянии, он даже не мог легально одобрить запрос. Это было под силу лишь Узи Навоту, да и то с благословения премьер-министра.

Так была запущена цепочка действий, которая позже войдет в анналы Конторы как самая худшая. Все началось в 10:18 по израильскому времени, когда Шамрон позвонил Навоту домой и сообщил, что Габриель намерен пойти войной на «КГБ-Нефтегаз» и что он, Шамрон, дает добро. Навот дал ясно понять: подобные авантюры — не в планах судьбы. Ни сейчас, ни когда-либо вообще. Шамрон повесил трубку и быстро, пока Навот не опередил его, набрал номер премьер-министра.

— Зачем мне начинать войну с российским президентом? — спросил премьер-министр. — Бога ради, это же просто нефть.

— Не для Габриеля. И потом, вы хотите видеть его начальником Конторы?

— Сам знаешь, Ари. Хочу.

— Так дайте ему свести старые счеты с Россией, и он — ваш.

— Кто скажет Узи?

— Если я позвоню — он трубку не снимет.

И так премьер-министр, действуя по распоряжению Ари Шамрона, позвонил шефу своей внешней разведки и приказал одобрить операцию, о которой сам шеф и слышать не хотел. Очевидцы потом утверждали, что разговор велся на повышенных тонах, и Навот даже грозился подать в отставку. Но то были просто слухи, ведь Навот обожал командовать Конторой — почти так же, как некогда обожал командовать ею Шамрон. Предвидя грядущие последствия, Навот отказался звонить Габриелю в Лондон и благословлять его. Эту честь он предоставил простому диспетчеру. Одобрение Габриель получил чуть за полночь по лондонскому времени: звонок длился всего десять секунд. Повесив трубку, Габриель покинул кабинку и вместе с Келлером вышел из посольства. Вдвоем они отправились тихими улицами к «Гранд-отелю Беркшир».

— Что насчет меня? — спросил Келлер. — Мне остаться или вернуться на Корсику ближайшим рейсом?

— Решайте сами.

— Останусь, пожалуй.

— Не пожалеете.

— Я не знаю иврита.

— Вот и хорошо.

— Почему?

— Мы с коллегами будем шутить над вами.

— Куда планируете меня пристроить?

— По-французски вы говорите, как француз, у вас есть чистые паспорта, и вы прилично стреляете. Уверен, без дела вам сидеть не придется.

— Хотите совет?

— Ну, если только один.

— Вам понадобится россиянин.

— Не переживайте, один у меня есть.

Разросшийся за счет пристроек тюдоровский дом стоял в миле от грейсвудской приходской церкви, на краю Нобби-Коупс. К нему вела изрытая колеями дорога, обрамленная буками и скрытая из виду массивной живой изгородью. Там был запущенный сад, где хорошо обдумывать сложные мысли: восемь акров частной земли, отведенной для борьбы с собственными демонами, — и сточный пруд, в котором годами никто не рыбачил. Окуни в нем выросли до размеров акул. Домовладельцы — отдел Конторы, что покупал недвижимость и следил за явками и убежищами, — называл этот пруд Лох-Несс.

Габриель с Келлером прибыли на явку на следующий день в первом часу, на предоставленном транспортниками Конторы «лэнд-ровере» с полным приводом. На заднем сиденье в салоне лежало два ящика из нержавеющей стали, набитых оборудованием для шифрованной связи — его Габриель позаимствовал в посольстве, — а еще пакеты с продуктами. Загрузив продукты в кладовую, Габриель и Келлер сняли брезент с мебели, смахнули паутину с карнизов и прошерстили старинный дом на предмет подслушивающих устройств. Затем отправились в сад и встали там на берегу пруда, темную воду которого вспарывали спинные плавники.

— А они не шутили, — произнес Келлер.

— Отнюдь, — сказал Габриель.

— Чем эти рыбы питаются?

— Последний раз, когда я здесь был, они сожрали одного из моих лучших людей.

— Снасти рыболовные есть?

— В прихожей.

Келлер вернулся в дом и нашел в углу, рядом со старым расщепленным веслом, пару удочек. Пока он искал приманку, раздался глухой звук — вроде щелчка ветки. Снаружи Келлер уловил в воздухе знакомый запах пороха. Тут на тропинку из сада вышел Габриель: в одной руке он нес «беретту» с глушителем, в другой — двухфутовую рыбину.

— Как-то это не спортивно, — попенял ему Келлер.

— На спорт нет времени. Надо еще придумать, как запустить крота в российскую нефтяную компанию и прокормить кучу голодных ртов.

* * *

Позднее тем же днем, когда живая изгородь таяла во тьме, а воздух сделался колючим от холода, к уединенному тюдоровскому дому на трех совершенно разных легковых автомобилях подъехала не менее разношерстная компания: девять агентов израильской разведки. Усталые после длительного и тайного путешествия, они выбрались из салонов. В коридорах и конференц-залах Конторы этих оперативников именовали «Барак», что на иврите значило «молния»: агенты могли быстро собраться в нужном месте и нанести удар. Американцы, роняя слюну над списком их успешных операций, называли команду «Божий отряд».

Первой в дом вошла Кьяра, за ней — Римона Штерн и Дина Сарид. Дина — миниатюрная брюнетка — служила главным аналитиком в контртеррористическом отделе, однако блестящие аналитические способности делали ее незаменимой в любых операциях. Римона — рубенсовская дама с волосами цвета песчаника — начинала карьеру в военной разведке, потом перешла в отдел Конторы, который специализировался исключительно на иранской ядерной программе. А еще она приходилась племянницей Шамрону. Габриель до сих с теплотой вспоминал образ из прошлого: маленькая Римона бесстрашно мчится на самокате вниз по крутому склону у знаменитого дома Шамрона в Тивериаде.

Следом вошли универсальные полевые специалисты: Одед и Мордехай, за ними — Яаков Россман и Йосси Гавиш. Яаков — плотно сбитый, темноволосый, рябой был вербовщиком и занимался сетью шпионов-арабов, Йосси — старшим офицером из Исследовательского центра, аналитического отдела Конторы. Рожденный в Лондоне и получивший оксфордское образование, он до сих пор разговаривал на иврите с четким британским акцентом.

Из третьей машины вылезли двое: один пожилой, второй — в самом расцвете сил. Старший — сам Эли Лавон, знаменитый археолог, охотник за нацистскими преступниками и разграбленными во время холокоста ценностями. Как обычно, Лавон упаковался в несколько слоев разномастной одежды. У него были редеющие волосы, не поддающиеся никакой укладке, и внимательные карие глаза терьера. Обутый в замшевые лоферы, он бесшумно пересек прихожую, где его с братскими объятиями встретил Габриель. Эли Лавон практически все в своей жизни делал бесшумно. Ари Шамрон как-то пошутил, дескать, легендарный наблюдатель Конторы может исчезнуть прямо у тебя из-под носа — когда будет пожимать тебе руку.