Крылья голубки - Генри Джеймс

Но даже теперь Милли не окончательно сдала позиции.

– Я стану подступаться к ней поближе, – улыбнулась она, – ради вас. – Но она дала своей собеседнице возможность воспринять сказанное до конца. – Смысл в том, что ведь она вполне могла ему отвечать.

– А тут в чем же смысл, хитрушка вы этакая?

– Тут нет никакой хитрости, мне кажется, это очень просто, – возразила Милли. – Если она ему отвечала, она, вполне возможно, писала и обо мне.

– Действительно, это вполне возможно. Но в чем тут разница, если даже писала?

Услышав этот вопрос, Милли на миг подумала, что миссис Лоудер, естественно, должно немного недоставать тонкости.

– Разница в том, что он мог написать ей, что мы с ним знакомы. А это, в свою очередь, сделает мое молчание еще более странным.

– Как это, если она сама прекрасно понимает, что не предоставила вам удобного случая? Странность вовсе не в вас, – недвусмысленно заявила тетушка Мод, – а в ней самой, в том, что она не заговорила.

– Ах, в том-то все и дело! – произнесла Милли.

– Так, значит, это вас беспокоило?

Но вопрос, казалось, имел целью лишь, с замечательной непоследовательностью, вызвать редкий румянец на бледном лице девушки.

– Да нет, право, ни даже в малой, ни в малейшей степени.

И, сразу ощутив настоятельную потребность развивать эту тему далее, она была уже готова – чтобы все это оборвать – заявить, что ей, в конце концов, совершенно безразлично, сумеет она помочь или нет. Однако в тот же самый миг она ощутила еще и вмешательство чего-то совсем другого. Прежде всего ее опередила миссис Лоудер, та, казалось, была задета, неожиданно увидев, что Милли зашла слишком далеко. Сама же Милли обычно не умела судить по лицу тетушки Мод о ее ведущем мотиве – так мало чувств отражалось в сиянии этой твердой, гладкой человеческой физиономии. Она выглядела твердой, когда говорила справедливые вещи; только вот, даже когда она просто говорила твердо, она также не выглядела мягкой. Тем не менее сейчас в ней что-то поднялось – вполне заметной приливной волной, хлынувшей сквозь пролом в кромке льда. Она объявила, что если то, о чем она попросила, хотя бы в малейшей степени окажется неприятным для ее юной приятельницы, пусть та даже не думает выполнять эту просьбу; однако тон, каким это было сказано, заставил ее юную приятельницу тотчас же подумать о выполнении ее просьбы более усердно. Тетушка Мод говорила, подвигнутая запоздалым прозрением, как Милли смогла угадать – она всегда могла предполагать подобное, – из жалости; и результат такой догадки стал для Милли совершенно неожиданным: это доказало ей, что Кейт, храня ее тайну, не кривила перед нею душой. Значит, совершенно определенно, тетушка Мод не могла узнать от Кейт, почему следует испытывать к Милли жалость. Тетушка Мод ничего не знала и, следовательно, просто выказывала наилучшую сторону своего характера. А ее наилучшая сторона выражалась в том, что почти в любой час, благодаря вдруг вспыхнувшему предпочтению или отвлекшейся в ином направлении энергии, она способна была загореться иным интересом, чем ее собственный. Кроме того, она в ту же секунду воскликнула, что Милли, очевидно, размышляла об этом случае гораздо больше, чем сама она себе представляла, а это высказывание могло подействовать на нашу девушку так же быстро и так же остро, как любой упрек в слабости. Если она не будет достаточно бдительна, очень скоро все и каждый станут говорить: «Что-то с вами происходит! Что-то не в порядке!» Поэтому Милли надо было немедленно установить в отношении себя ту истину, что с ней ровно ничего не происходит – все в порядке.

– Я с удовольствием помогу вам. Я с удовольствием помогу и самой Кейт, – поторопилась она заявить со всей возможной поспешностью, а взгляд ее тем временем пересек всю ширину гостиной, устремившись в сумеречную мглу балкона, где, пожалуй, необъяснимо долго задержалась их приятельница. Она даже намекнула, что ей не терпится начать; она чуть ли не открыто выразила удивление, что их приятельница предоставила им столь благоприятно протяженную возможность поговорить, отнеся, однако, эти слова на счет другой их приятельницы и закончив смешливым восклицанием: – Сюзи, должно быть, ужасно тщательно прихорашивается!

Тем не менее это только выявило, насколько тетушка Мод обеспокоена своими предположениями. Ее глаза-ониксы были устремлены на Милли с благородным напором, долженствовавшим выразить ее возросшую благожелательность.

– Оставим это, моя милая. В конце концов, мы и так это скоро увидим.

– Если он вернулся, мы, конечно, увидим, – отвечала Милли после минутного молчания, – потому что он, скорее всего, почувствует, что будет вряд ли вежливо с его стороны не придти повидать меня. Тогда так оно и выйдет само собой, – заметила она, – тогда, вы понимаете, это выяснится вовсе не благодаря Кейт – это выяснится благодаря ему. Только ведь, – закончила Милли с улыбкой, – он может меня не застать.

У нее возникло совершенно необычайное ощущение, что она, вопреки собственному намерению, сильно заинтересовала свою гостью – гораздо больше, чем хотелось бы: получалось, что ее обреченность влечет ее все дальше, не давая остановиться, сыграв с ней теперь почти такую же шутку, как во время приема у врача.

– Вы что же, от него сбежите?

Милли пропустила вопрос мимо ушей.

– Тогда вам придется иметь дело прямо с Кейт.

– А вы и от нее сбежите? – спросила глубоко заинтересованная миссис Лоудер, и тут они поняли, что возвращается Сюзи: она шла через комнату, дверь которой открывалась за их спинами, – ту, где они недавно обедали.

Это словно подтолкнуло Милли: она осознала, что у нее осталась лишь доля секунды, и вдруг из-за этого все, что она чувствовала, поднялось к горлу и выплеснулось в вопросе, который – она поняла это, уже когда его задавала, – ей не удалось лишить эмоциональной окраски.

– А вы сами – вы полагаете, что он с нею?

Тетушка Мод уловила самую суть вопроса, уловила, точнее говоря, все, что выразил его тон, то есть как раз то, чего вовсе не хотела Милли; в результате глаза собеседниц на несколько секунд встретились в полном молчании. Миссис Стрингем уже успела присоединиться к ним и теперь спросила, где Кейт, не ушла ли? Ответом на ее вопрос было незамедлительное появление этой юной леди. Дамы снова увидели ее в открытых дверях балкона, где она, глядя на них, остановилась, тем самым заставив тетушку Мод произнести весьма впечатляющее «Ч-ш-ш!». Миссис Лоудер «замяла» опасную неловкость, поспешно удалившись вместе с Сюзи, но адресованные ей, только что произнесенные Милли слова о том, что ей придется иметь дело прямо с Кейт, теперь обернулись против самой Милли. Прямота, как ни пытайся ее избежать, будет полностью ее собственным делом; фактически ничто никогда не было бы для нее более прямым делом, как попытка ее избежать. А Кейт все стояла в дверях балкона, очень привлекательная, прямая и честная; тьма за дверями выгодно обрамляла летнюю простоту и легкость ее наряда. Милли, оценивая пространство гостиной, на самом деле не очень опасалась, что подруга могла слышать их разговор; только вот стояла она в дверях с таким понимающим взглядом и с выражением некоего нового преимущества на лице. А потом, правда после небольшого промедления, Милли поняла. Понимающий взгляд, выражение нового преимущества были всего лишь те самые, какими она отныне владела, – те самые, что подобают особе, которая, как знала Милли, была известна мистеру Мертону Деншеру. И снова, на несколько секунд, все стало так, будто абсолютный итог индивидуальности Кейт сводился к определению «особа, известная мистеру Мертону Деншеру» – к определению, обладавшему в результате новой собственной остротой. Кейт положительно необходимо было находиться здесь лишь для того, чтобы сообщить ей, что он вернулся. Казалось, что эта новость, in fine, передалась от одной девушки к другой без слов, что он – в Лондоне, что он, вероятнее всего, прямо здесь, за углом, и, разумеется, пока что Милли никакого дела «прямо с Кейт» иметь не приходится.