"Тигры" в грязи. Воспоминания немецкого танкиста - Отто Кариус

Но вдруг смерть встала передо мной во весь рост! Трое русских приблизились с тыла и вдруг оказались в 3 метрах позади меня. Никогда в жизни не забуду этого зрелища. Я обливался кровью от многочисленных ранений, у меня уже не было сил, и я слышал шум двигателей своих «тигров», которые, вероятно, все равно запаздывали.

Как раненый зверь, который видит приближающихся охотников и уже не может убежать, я огляделся. В середине стоял русский офицер. Он крикнул: «Руки вверх!» Солдаты слева и справа от него нацелили на нас автоматы.

К счастью, русские все еще опасались, что мне взбредет в голову стрелять. Наверное, то же самое и я подумал бы на их месте. Но в этот момент я вообще не мог думать. Я просто физически не мог достать свое оружие, поскольку лежал на здоровой правой руке. И тут выскочили мои танки. Ведя беспорядочную стрельбу из пулеметов, они никого не задели, но неожиданное появление «тигров», естественно, ошеломило русских. Оба солдата тут же убежали, но офицер поднял пистолет, чтобы прикончить меня. В том состоянии, в котором я находился, у меня не было желания смотреть смерти в лицо. Я повернулся к своим приближающимся танкам. Это было удачей и моим освобождением!

Русский три раза спускал курок, но был так взволнован, что два выстрела прошли мимо и лишь один попал в цель. Пуля прошла совсем близко от спинного мозга в области шеи, но чудесным образом не были задеты ни одно сухожилие и ни одна артерия. Я был поражен, что все еще жив. Во всяком случае, если бы я не повернулся к своим «тиграм», пуля пробила бы гортань, и эти строчки никогда бы не были написаны! В буквальном смысле слова мои товарищи подоспели в самую последнюю секунду!

Лейтенант Эйхорн проехал мимо меня, в то время как обер-фельдфебель Геринг сразу же встал возле меня. Я не могу передать чудесное чувство защищенности, которое охватило меня тогда. Мне даже в голову не приходило, что со мной может что-то произойти в результате последующих выстрелов. Штабс-ефрейтор Марвиц, стрелок-наводчик Геринга, выскочил из распахнутого башенного люка и запрыгнул в канаву рядом со мной.

Он не знал, перевязывать меня или накладывать жгуты, ведь кровь лилась отовсюду. Комбинезон, который был на мне, превратился в лохмотья. Марвиц оторвал свои лямки и крепко перетянул мое бедро выше раны. К счастью для меня, эти лямки были высокого качества и эластичными; в противном случае я потерял бы ногу из-за жгута!

Позднее меня часто спрашивали, больно ли было мне. Никто и представить не мог, что на самом деле я ничего не чувствовал из-за возбуждения и упадка сил от большой потери крови. Я был в состоянии приятной усталости, но боялся, что потеряю сознание. Я воспринимал попавшие в меня пули просто как удары, а не как боль.

Когда нога была перевязана, Марвиц, поддерживая сзади, пристроил меня на корме танка. Даже сегодня для меня остается загадкой, как я вообще смог туда добраться. Потом я, фактически, стоял за башней, и одна нога болталась в воздухе. Я крепко уцепился за край башни. И вдруг, в довершение всего, сзади послышались новые выстрелы. Тогда мне стало ясно, почему до этого в деревне не было видно ни одного русского: несколько их солдат уже рискнули зайти в дома и были застигнуты нами врасплох. Увидев перед собой танки, они предпочли оставаться под прикрытием, но потом стали подавать признаки жизни. Я велел Герингу повернуть башню назад.

Он прореагировал так быстро, что зажал мою невредимую ногу между башней и корпусом. Из-за этого моя здоровая нога едва не была искалечена на всю жизнь. Даже сегодня я не могу понять, почему ни один выстрел не попал в меня, когда я открыто стоял на корме танка.

Мы пробивались назад через деревню и встретили на окраине обер-лейтенанта Вольфа. Как будто предвидя события, он ожидал нас со своим автомобилем за деревней. При этом с ним ничего не случилось.

Меня устроили поудобнее на заднем сиденье машины. Я приказал лейтенанту Эйхорну немедленно ехать назад к дороге и взорвать мосты. К сожалению, Эйхорн не последовал моему приказу.

Автомобиль наконец двинулся, и я, осознав, что спасен, совсем ослаб. Я потерял очень много крови и говорил едва слышно. Вольф был родом из Пирмазенса, расположенного всего в 24 километрах от моего родного города. Он держал мою голову у себя на коленях и подбадривал меня. Я только шептал:

— Расскажи моим родителям, как все произошло и что я не смог ничего поделать, чтобы избежать этого. Я чувствую себя так, будто со мной все уже кончено!

Вольф тоже не верил, что я вынесу дорогу, в чем признался мне потом в письме. Тем не менее, я прибыл домой здоровым, в то время как мой товарищ погиб в Восточной Пруссии незадолго до окончания войны.

Я не приходил в сознание до того момента, когда меня хотели перегрузить в санитарную машину. К тому времени мы уже давно переправились через Дюну. Я глубоко сожалел, что не успел попрощаться с Кершером и Крамером. Люди, которые занимались мной, также не сочли нужным отправлять меня с батальоном, как я этого желал до своей эвакуации. Мне, конечно, было невдомек, почему они спешили с отправкой. К моим страданиям добавилось то, что мне совсем не разрешали пить, хотя я ужасно страдал от жажды после большой потери крови. Однако добросовестные медики опасались, что у меня могло быть ранение в живот. Сегодня мне приходится с ними согласиться, но тогда я ругался на чем свет стоит. Я получил ранения около восьми вечера и пришел в сознание в медсанбате около часу ночи. Даже сегодня у меня перед глазами стоит Герман Вольф, носившийся как сумасшедший в поисках врача. Когда Вольф наконец его нашел, врач сказал, что мою ногу вряд ли удастся спасти, потому что она была перетянута слишком долго. Но к счастью, через полчаса кровь начала циркулировать вновь, и ни одна из артерий не была повреждена. Врач дал мне дозу морфия. Когда я снова очнулся, был «пленником» перевязки, забинтованным с ног до головы, как в коконе. Можно было разглядеть только мою правую руку, левую ногу и голову. Я чувствовал себя более чем неуютно. Затем мне сделали еще одно переливание крови, после которого я заметно ожил.

Меня, как куль, положили в палату. Все койки вокруг были заняты тяжелоранеными. Когда я увидел страдания товарищей, я почувствовал глубокую благодарность судьбе, что отделался сравнительно легко. Я совсем не чувствовал боли. Мне просто невероятно повезло в том, что множество попавших в меня пуль не повредили нервные окончания. Я смог вполне связно разговаривать с врачом, который совершил утренний обход.

Первым, кто навестил меня на следующий день, был мой командир, майор Шванер. Слезы навернулись нам на глаза, когда мы снова увидели друг друга. Затем я доложил:

— Произошел боевой контакт с противником.

Увидев меня, он даже забыл поругать за мотоцикл, который стал теперь металлоломом. Он был последним в роте.

После майора Шванера появился обер-фельдфебель Дельцайт. Я чувствовал, как трудно ему скрывать от меня правду. Я тогда знал уже наверняка, что мне придется сказать «прощай», самое трудное «прощай» во всей моей жизни. Я, конечно, нес вздор о том, что снова скоро вернусь в роту. Дельцайт меньше моего верил в то, что я смогу сдержать обещание.