Господин военлет - Анатолий Дроздов

– Про военлетов! – шепчет мне. Она становится за спиной и кладет руки мне на погоны. Семейный дуэт. Посмотрим.

Господа военлеты, вам, чье сердце в полете,

Я аккордами веры эту песню пою.

Тем, кто дом свой оставил, живота не жалея,

Свою грудь подставляет за Отчизну свою.

Тем, кто выжил в шрапнели, в кого пули летели,

Кто карьеры не делал на паркетах дворцов.

Я пою военлетам, живота не жалевшим,

Щедро кровь проливавшим по заветам отцов.[3]

Здесь нельзя петь «от солдатских кровей», здесь крови не жалеют – ни своей, ни солдатской. Ее действительно льют щедро. Здесь нет матерей, которые создают комитеты, дабы уберечь единственное, взращенное без мужа чадо от грубых сапог и неучтивых сержантов. Здесь бабы рожают по десять и более детей, им некогда над ними трястись.

Военлеты, военлеты, сердце просится в полеты.

За Россию, за Отчизну до конца.

Военлеты, россияне, пусть Победа воссияет,

Заставляя в унисон звучать сердца.

Мне никогда не нравилось в оригинале «свобода воссияет». Для кого свобода? Для тех, кто грабил и продолжает грабить Россию? Пусть мы не увидим победы, но стремиться к ней надо. Правда, я воспринимал песню на слух, и, возможно, там нет слова «воссияет». Возможно, там поется «в вас сияет», тогда это совсем другое дело.

Господа военлеты, вы сгорели в полете.

На разрытых могилах ваши души хрипят.

Что ж мы, братцы, наделали, не смогли уберечь их.

И теперь они вечно в глаза нам глядят.

Вновь уходят солдаты, растворяясь в закатах,

Позвала их Россия, как бывало не раз.

И опять вы уходите, вы стремитесь на небо.

И откуда-то сверху прощаете нас.

Ольга вступает за спиной – тоненько и пронзительно:

Так куда ж вы уходите, может, прямо на небо?

И откуда-то сверху прощаете нас.

Финальный куплет поем дуэтом:

Военлеты, военлеты, сердце просится в полеты.

За Россию, за Отчизну до конца.

Военлеты, россияне, пусть Победа воссияет,

Заставляя в унисон звучать сердца…

У Егорова глаза мокрые, Сергей отвернулся, Турлак смотрит в стол. Не я тому причиной. Как удалось «эскадронщику» написать такую пронзительную песню, мне до сих пор непонятно.

– Что-нибудь повеселей нельзя? – спрашивает Турлак. Он говорит грубо, но я не в обиде: поручика тоже пробрало. Есть у нас и веселее.

– Про одно крыло споешь последней! – шепчет мне Ольга и убегает. Эта лисичка что-то задумала.

Дождливым вечером, вечером, вечером,

Нам, военлетам, скажем прямо, делать нечего,

Мы приземлимся за столом,

Поговорим о том, о сем

И нашу песенку любимую споем:

Пора в путь-дорогу,

Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем,

Над милым порогом

Качну серебряным тебе крылом…

Пускай судьба забросит нас далеко, – пускай!

Ты к сердцу только никого не допускай!

Следить буду строго,

Мне сверху видно все, – ты так и знай![4]

Улыбаются. Эту песню мне не пришлось переделывать, она и без того хороша. Только пару слов… А Турлак не унимается:

– Хорошо вам, Павел Ксаверьевич, есть кому крыльями качать. У вас кузина. А нам кому прикажете?

Сейчас спою!

Мы, друзья, перелетные птицы.

Только быт наш одним нехорош:

На земле не успели жениться,

А на небе жены не найдешь.

Потому как мы воздушные солдаты!

Небо наш, небо наш родимый дом.

Первым делом, первым делом аппараты.

– Ну, а барышни? – доносится из-за перегородки.

– А барышни – потом!

Первым делом, первым делом аппараты.

Ну, а барышни? А барышни – потом.

Все смеются. А я добавляю:

Нежный образ в мечтах приголубишь,

Хочешь сердце навеки отдать,

Нынче встретишь, увидишь, полюбишь,

А назавтра – приказ улетать.

Потому как мы воздушные солдаты!

Небо наш, небо наш родимый дом.

Первым делом, первым делом аппараты.

Ну, а барышни? А барышни – потом.

Первым делом, первым делом аппараты.

Ну, а барышни? А барышни – потом.

Ну, и финальный аккорд:

Чтоб с тоскою в пути не встречаться,

Вспоминая про ласковый взгляд,

Мы решили, друзья, не влюбляться

Даже в самых прелестных наяд.

«Девчат» нельзя, это слово простонародное. А про наяд господа офицеры знают – на Пушкине с Лермонтовым росли.

Потому как мы воздушные солдаты!

Небо наш, небо наш родимый дом.

Первым делом, первым делом аппараты.

Ну, а барышни? А барышни – потом.

Первым делом, первым делом аппараты.

Ну, а барышни? А барышни – потом.[5]

Из-за перегородки выглядывает Ольга, загадочно подмигивает мне. Понятно.

– Господа! – говорю. – Вы не устали?

– Нет-нет! – заверяют в один голос.

– Вы сочиняете песни сами? – интересуется Егоров.

– Нет, Леонтий Иванович! Их пели другие, я только запомнил. А сейчас песня английских летчиков.

И совсем не «английских» – американских. Но Америка пока не воюет, к тому же нам без разницы.

Мы летим, ковыляя во мгле,

Мы ползем на последнем крыле,

Бак пробит, хвост горит, аппарат наш летит

На честном слове и на одном крыле.

Первый куплет предусмотрительно опущен. На аппаратах нет голосовых раций, в этом времени они размером с вагон. Играю жесткими аккордами, только так можно передать суровость песни. Из спальни появляется Ольга. На ней моя летная кожаная куртка с подвернутыми рукавами, летный шлем и очки. В руках – зажженная свеча. Ольга изображает подбитый самолет. Это очень модно в этом времени – живые картины. Одна рука Ольги – то самое последнее крыло, вторая со свечой отведена за спину – хвост, который горит. Покачиваясь, она кружит вокруг стола. Наивно, но гости смотрят, не отрываясь.