Вот идет Мессия!.. - Дина Рубина

Сказал и – осекся… Он ощутил вдруг с безысходной ясностью, что и умерев и родившись вновь, даже при других обстоятельствах и в новой шкуре, он до Страшного Суда обречен чувствовать этот мир, судить о нем и совершать поступки, ведомый импульсами и предпочтениями своей древней еврейской души…

…По утрам она работала над романом. Уже позади осталась начальная стадия работы, когда, как муравей соломинку, несешь в тетрадь мелькнувшую мысль (пригодится, не пригодится?), живую деталь, обрывок смешного диалога, когда не знаешь еще, что пойдет в дело, когда посреди какого-то разговора вдруг замираешь, чувствуя, что эта вот, миновавшая вибрация воздуха, по неуловимой, неопределимой тональности, тоже не что иное, как строительный материал для будущей башни…

Уже были написаны несколько сцен, уже промяты кое-какие второстепенные линии сюжета, набросаны некоторые персонажи… Пора было появиться герою. Она уже знала, что это будет женщина, но пока не чувствовала, не понимала, не представляла ее… И поскольку в финале собиралась принести ее в Великую Жертву, то не торопилась. Ей было страшно: впервые в жизни она замыслила убийство…

Эта женщина будет во всем другой, и, конечно, она – в отличие от самого автора – должна любить все это маленькое, единственное для нее пространство, эту землю и населяющих ее людей, которых она считает своим народом, ведь истинная жертва – та, что за народ, за грехи его, за жизнь его, за землю… Другая жертва просто бессмысленна…

По утрам она ходила кругами по комнате, ходила и думала, и привыкала к мысли о грядущем жертвоприношении в финале романа. И не торопилась с выбором. О, это будет отборный агнец из Божьего стада, белейший, без единого черного волоска… Каким же способом он (нет, она, она! – довольно отрока Ицхака!) будет принесен в искупительную жертву?

Каким опытный резник забивает агнца: мгновенный удар в шею.

Телефон зазвонил, как обычно, так некстати, словно специально выжидали, чтоб прервать в середине фразы.

– Мамка!

Так. Вот это то, из-за чего она никогда не отключала телефон.

– Умоляю тебя, брось все и немедленно приезжай! – Голос обрывается, дрожит.

– Ты убил человека! – с ужасом догадалась она.

– Мамка, с нами такое произошло, такое!

– Что же такое, черт возьми, с тобой опять на мою голову произошло?

Перешел на шепот, засвистел в трубку, зашепелявил.

– Что?! Ты что, рехнулся? Откуда ты звонишь? – Шипение, торопливый неразборчивый шепот.

– Если сейчас ты не скажешь мне внятно – что именно ты выкинул, я бросаю трубку.

– Я! Выиграл!!! Сто!!! Тысяч!!! В «ЛОТО».

– А, – сказала она. – Это нелишне. Ты вообще-то мешаешь мне работать.

– Ты что – думаешь, я вру?! Я клянусь тебе!!! Все цифры… все совпадает! И этот парень в будке, который мне билет продал, он сказал, что такое раз в десять лет бывает! Мамка, умоляю!.. Я звоню с улицы… у меня этот билет, я боюсь… меня услышат… меня убьют! Приезжай немедленно, умоляю!

– Кому ты нужен, – сказала она.

Разумеется, это был один из тех финтов, которыми Шмулик кормил ее уже девятнадцать лет. Однако, судя по голосу, он, бедняга, и вправду потрясен. Видимо, придется ехать. Еще десять шекелей на эту прогулочку…

– Ладно, – сказала она, выключая компьютер, – где ты находишься?

Он стал путано объяснять торопливым полушепотом. Даже по телефону она поняла, что он весь дрожит.

– Ладно, стой там на углу, я выезжаю. И смотри, не выстрели сдуру в какую-нибудь собаку.

Она зашла в комнату, которую они называли мастерской. Муж работал. Этот привычный смешанный запах красок, лака и грунтованного холста она уже не чувствовала, это был запах дома, запах всей ее жизни.

Она открыла шкаф, доставая оттуда брюки.

– Ну, что еще? – спросил муж.

– Он выиграл сто тысяч шекелей, – проговорила она раздраженно, раздеваясь.

Он рассмеялся и сказал:

– Этого нам еще не хватало! Надеюсь, ты объяснила ему, что он болван?

– Он дико возбужден и уверяет меня, что все – правда. Трясется и шепелявит.

– Его разыграл продавец билетов, какой-нибудь молодой марокканец, из тех, что так нас любят.

– Ну конечно! Но – говорю тебе, он невменяем. Я поеду, а то он там пол-улицы перестреляет…

Обернувшись на пороге мастерской, она сказала:

– Обрати внимание: он продолжает просаживать в «ЛОТО» все свое армейское пособие. Хотя давал слово. Вот сволочь! А сегодня утром опять вытащил у меня пять шекелей. Видно, в банке у него такой минус, что ему ни копейки не дают.

Муж развел руками. В одной был мастихин, в другой – тряпка.

– Меня поражает, – сказал он, – не это, а неизменная сила и свежесть твоего потрясения.

…Ну вот, еще одно утро потеряно, думала она, глядя в окно автобуса. И куда деться от этой анекдотичности существования? Я чуть ли не на последнюю десятку еду объяснять этому дрожащему от восторга идиоту, что никаких тысяч он не выигрывал… Однако этот роковой младенец безусловно вгонит меня в гроб лет на тридцать раньше срока… Сто тысяч! хм… если разобраться, не такие уж большие это деньги. Ну, тридцать три тысячи долларов… Пшик… Правда, для нас обоих это была бы благословенная пауза между пытками, скажем – года полтора спокойной работы… Тьфу!!! О чем ты думаешь! Какие там сто тысяч! Над ним посмеялись или сам он напутал что-то в цифрах, он же считать не умеет… Смешно.

Бывают, конечно, случаи, но это не про нас. Не наш путь. Наш путь – мыть по вечерам полы в офисах или красить водонапорные башни. Вот интересно, никогда не интересовалась: как он их красит – в цветочки? В геометрические фигуры? Ведь это никакого отношения к его живописи не имеет…

А можно было бы не проживать эти деньги, а, например, купить комнату в старом каменном доме с высоченными потолками, где-нибудь в районе рынка. Использовать ее как мастерскую, а потом, когда Шмулик повзрослеет… О Господи, что со мной? Во-первых, он никогда не повзрослеет. Во-вторых, он не выиграл ни копейки. И слава Богу. Это было бы величайшим несчастьем. Всю оставшуюся жизнь он бы просаживал все деньги в разнообразных лотереях, на биржах и в казино. Он никогда не стал бы работать, если бы хоть раз он выиграл бы стоящие деньги. Впрочем, он и так не станет работать. Кстати, если б он действительно – не дай Бог! – выиграл бы эти несчастные сто тысяч, он, конечно, устроил бы вокруг них страшную пляску и задергал и замучал бы всех, шарахаясь от щедрого: «Мамка, я решил отдать все тебе» до «Ах так! Учти, это мои деньги, и вы ни копейки не получите». Хорошо, что в нашей семье никто никогда и ничего не выигрывал. Эти потрясения не для нашей истеричной компашки…

…Долговязую, с откляченным задом, фигуру сына она увидела издали. Надо сказать, военная форма облагораживает его дурацкую фигуру. С детства она посылала его в спортивные кружки, ни в одном дольше одного занятия он не задерживался.