Вид с метромоста - Денис Драгунский

Но минут через десять Андрюша вернулся. Сели, чаю попили, потом я отвел их в Ксюшину комнату, а сам сел в гостиной читать Платона по-гречески. Или наоборот, отвел их в свою комнату, а сам пошел в папин кабинет. Не помню точно.

Но помню, что развел их и себя по диагонали в вертикальном сечении.

Чтоб их слышно не было. Чтоб они не мешали мне читать Платона и заглядывать в словарь за каждым незнакомым словом.

И еще. Дело было не осенью, а в январе (сессия). Поэтому никакого мостика с ветлами, которые отражаются в воде. Тем более что ехали на такси.

Понимаю, что всё это довольно пресно, не особенно социально и почти совсем не психологично. Жизнь!

восемь спичек. quidquid latet, apparebit[16]

Итак, мы приехали ко мне на дачу.

Я был без своей девушки, потому что у меня послезавтра был экзамен. Я вообще не хотел ехать. Но Андрей уговорил. «Да мы на такси поедем туда и обратно, позанимаешься на свежем воздухе, даже лучше!»

Хотя сначала я сказал: «Бери ключи, и езжайте».

Но он забоялся, что вдруг сторож увидит свет, позвонит в Москву, и моя мама велит вызывать милицию и сама примчится.

Резонно.

Короче, приехали.

Он пошел к себе на дачу, объявиться.

В таких случаях он говорил родителям: «Денис тоже приехал на дачу и боится ночевать один. Я буду у него ночевать, ладно?» Конечно, его родители всё понимали. Но не подавали виду.

Вот, он пошел к себе.

А мы остались. Тот же диалог. Эта девушка – ее, кстати, звали Милена – начала довольно злобно бурчать: «Ну, вы даете, мальчики. Такой домина – и еще, понимаешь, самый бедный! Куда я попала, елки-палки?!»

Мне надоело ее слушать, и я пошел за Андрюшей, потому что он как-то завозился. Там две минуты ходу.

Прихожу к нему на дачу. Тепло, светло, папа-мама, три собаки, камин горит, выпей хоть глоточек чаю, чай вкуснейший.

Насчет гостинцев такая история. Андрюша, придя домой, переоделся: снял городской костюм и надел свитер и штаны без карманов. В карманах-то вся суть. Потому что я был в вельветовом пиджаке и нормальных брюках. И вот только его мама ушла на кухню, он говорит «тссс!» и цап из вазы жменю конфет – и мне в карман. Цап – и в другой.

Вышли мы в прихожую одеваться, и вдруг у меня две конфеты вываливаются. Две «Красные Шапочки». Хорошо, его мамы рядом не было. Она как раз из кухни выходила, нас проводить.

Идем по аллее.

– Ну, ты молодец, – говорю. – А если бы Нонна Сергеевна заметила? Я бы со стыда сдох на месте!

– Что ты, что ты! Я бы всё объяснил! Что у меня карманов нет!

– Ага. А она бы всё равно думала, что ты выгораживаешь воришку-приятеля.

– Ну, всё, всё, – говорит он. – Всё обошлось!

– А если бы не обошлось? Я бы больше никогда к тебе не смог прийти.

– Всё, всё, прости, больше не буду.

Ну, хорошо.

Пришли к нам, чаю попили в кухне, потом я отвел Андрюшу с Миленой в свою комнату на первом этаже, а сам сел заниматься на втором, в папином кабинете.

Чтоб их слышно не было. Чтоб они не мешали мне читать Платона и заглядывать в словарь за каждым незнакомым словом.

А потом, часа в три ночи, когда греческие буквы стали плясать у меня в глазах, я умылся и пошел в комнату рядом, в Ксюшину.

Там спала девушка по имени Лада.

Я же сказал, что был без своей девушки.

А Лада была подруга Милены. Да, представьте себе, Милена и Лада, вот такие необычные имена.

восемь спичек. nox est perpetua[17]

Был белый снег за окном, была луна, был фонарь у забора, и занавеска была наполовину отдернута, поэтому я видел, как блестят открытые глаза девушки.

Она лежала на спине, укрытая одеялом до подбородка.

– Не разбудил? – шепотом спросил я.

– Уснешь тут, – она выпростала голую руку из-под одеяла и показала большим пальцем в пол, как римлянка в Колизее. Внизу была комната, где спали Андрюша и Милена. – Только что угомонились, – она засмеялась, у нее заблестели зубы.

Я сел на кровать рядом с ней, но она не подвинулась. Я взял ее за руку. Она выдернулась. Я попытался погладить ее поверх одеяла. Она взяла мою руку двумя пальцами и отбросила.

Я в темноте нашарил стул, сел в отдалении.

– Иди лучше спать, – сказала она.

– Сейчас, – сказал я. – Скажи мне, Лада, без обид: ты зачем приехала?

– Честно? – спросила она.

– Честно.

– Чтобы тебе не дать, – сказала она. – Потому что ты гад.

– А зачем так… сложно? – удивился я. – Могла просто не поехать.

– Самодовольный гад с жидкой бородкой, – сказала она. – Чтоб ты это понял. Я всё равно тебе не дам. Насильно не сможешь. А так даже если предложение сделаешь, не дам.

– Даже после свадьбы? – спросил я.

– Я за тебя не выйду, – сказала она. – За гада такого.

Я встал со стула.

– Лада, – сказал я. – Одевайся и уходи.

– На мороз выгоняешь? – в темноте видно было, как она ощерилась.

– Я тебя до шоссе провожу и на машину посажу. У меня есть деньги.

Через пять минут она спускалась вниз по лестнице.

Мы вышли. Около нашего забора горел последний поселковый фонарь. Дальше было темно. Мы двинулись по обледенелым колеям. Она поскользнулась и чуть не упала, тихо выругалась. Облака набежали, закрыли луну. Вдруг пошел снег. Она снова поскользнулась – у нее были сапожки на высоких каблуках – и упала в сугроб. Я помог ей подняться. Она посмотрела на меня, я отвернулся. Мы добрели до мостика.

– Давай покурим, – сказала она.

– Кури, – сказал я.

– Дай, пожалуйста, спички.

В коробке спичек было на донышке. Дул ветер. Я исчиркал несколько штук, пока она не прикурила. Снег валил всё сильнее.

– Шоссе уже рядом, – сказал я. – Меньше километра.

– Машин совсем не слышно, – сказала она.

– Ничего, – сказал я. – Сядем на остановке, дождемся первого автобуса. Время четыре без четверти. Часа полтора ждать осталось, чепуха.