Рагу из любимого дядюшки - Наталья Александрова

— Звони… — сказала Ленка на прощание неувереннымтоном, — не пропадай…

Еще когда мы ехали в поезде, Багратион начал волноваться. Онпушил усы, постоянно вертел головой и пытался вылезть из сумки, в конце концовя пригрозила застегнуть его наглухо, только тогда он слегка успокоился, нообиженно вздыхал всю дорогу.

В маршрутке народу было очень много, и Багратион чуть не дополусмерти напугал какую-то толстую тетку в рыжей «химии», внезапно заорав изсумки дурным мявом. Я пожалела, что взяла его с собой, но тут же устыдилась —разумеется, животное переживает, ведь я везу его в те места, где прошла вся егокошачья жизнь.

Я почесала кота за ухом. Он нервно ухватил мой палец зубами,да так и остался сидеть.

Возле дома мы никого из соседей не встретили, и это былохорошо. Я тихонько открыла дверь и выпустила Багратиона наружу. Глаза егогорели дьявольским огнем, усы топорщились, как у старого генерала. Кот прошелсяпо комнате на мягких лапах, потом втянул носом воздух, пригнулся к полу и началкрасться, чуть не распластавшись и мерно размахивая хвостом в разные стороны.

— Ты чуешь мышей? — спросила я. — Я тоже ихчую, хоть и не кошка. Значит, тебе есть чем заняться. Задай-ка им перцу, а тосовершенно распустились. А я запру дверь и пойду в церковь.

Кот даже не оглянулся, он был занят подготовкой к охоте.

Тетя Дуня ждала меня на паперти. Мы с ней отстояли службу,потом долго слушали, как старенький батюшка душевно и с большим чувствоммолился за упокой Софьи Алексеевны. В конце он сказал, что душа ее теперь наспокинет, и тетя Дуня поцеловала у него руку.

На кладбище было тихо. Тетя Дуня раскрошила птичкам кусокбулки и пообещала, что весной посадит на могиле цветочки. Она пыталась былопойти со мной в дом, но я твердо заявила, что хочу побыть одна, приберу там всесама, а вещи ей потом занесу. Она обидчиво поджала губы, но возразить непосмела.

И вот я сижу в пустом холодном доме. Кот куда-то подевался,мышей тоже не видно и не слышно — не то он их всех съел, не то они самииспугались и ушли к соседям.

На сердце у меня вдруг стало так тяжело, как давно уже небыло, казалось, что я теряю бабушку именно сейчас. Неужели и вправду я верила,что эти сорок дней кто-то присматривал за мной, не давал пропасть? Как бы то нибыло, теперь-то уж точно я осталась совсем одна.

«Нечего лить слезы, — велел мне внутреннийголос, — соберись и принимайся за работу».

Действительно, уборки много, а ведь еще нужно поймать кота иуехать домой, пока ходят автобусы. Что будет потом со мной, я решила сейчас недумать. Снова начнутся унизительные поиски работы, прогулки с котом, визиты кИвану Францевичу, которые, надо сказать, ничегошеньки мне не дают, простостарику я понравилась, и он хочет меня немножко обогреть и подкормить в памятьо прабабке Софье…

Здесь, в старом деревенском доме, в убогой старушечьейобстановке, мне казалось, что вся история с алмазами — это красивая сказка.Правда, Иван Францевич убедительно доказал мне, что бриллианты были. Но когда?Сто лет назад! С тех пор столько всего случилось… Революция, две мировых войны…И бабушка тогда была совсем маленькой, откуда она могла знать про камни?

Значит, если прабабка Софья Алексеевна умерла в 2003 году надевяносто втором году, то в восемнадцатом ей было… девять лет. Помню ли я себяв девять лет? Интересное дело, конечно, помню! А в старости, я слышала, как разюные годы помнятся очень хорошо, а то, что было, к примеру, позавчера,забывается. Хотя к прабабке это не относится, у нее, я так понимаю, память былахорошая до самой смерти.

Я двигалась по комнате, разбирала вещи, завернула узел длятети Дуни, подмела пол. Странное дело, в доме не было никаких бумаг, которыенакапливаются у человека в течение жизни, — письма, фотографии,поздравительные открытки, документы, медицинские справки…

Я тут же одернула себя. Кто мог поздравлять Софью Алексеевнус праздниками, если она была совершенно одинока? Кто мог писать ей письма? Ифотографии… я тогда нашла только одну…

В комнатах был относительный порядок, и я перешла на кухню.Тетя Дуня в прошлый раз подмела осколки и распихала разбросанные кастрюли, такчто я только протерла кухонный стол и подоконник.

Над столом висела старая посудная полка, покрытаяпожелтевшей газетой. Она выглядела неаккуратно, на ней я заметила крошки инесомненные следы пребывания мышей. Я сдвинула кастрюли, аккуратно свернулагазету вместе с содержимым и остановилась в удивлении. Под ней лежалифотографии — две штуки. Очень старые снимки, но они прекрасно сохранились. Обефотографии были наклеены на твердую глянцевую картонку и ничуть не пожелтели отвремени. На одной была изображена маленькая кудрявая девочка в светломплатьице, сидящая в большом кожаном кресле. Девочке на вид было лет семь. Онаочень внимательно, без улыбки глядела перед собой яркими темными глазами.Вторая фотография, надо думать, была сделана на несколько лет раньше, потомучто девочка на ней была младше. Этот снимок был семейным.

Грузный мужчина с черной бородой сидел в том же кресле идержал на коленях кудрявую девочку. Сзади за креслом стояла молодая женщина вшелковом темном платье с глухим воротом. Она чуть наклонилась к мужу и положиларуку ему на плечо.

На обеих фотографиях снизу было написано красивыми буквами:

«Фотография Гринбаума. Невский проспект, 62».

Было так странно держать в руках давно сделанные фотографии,и до меня не сразу дошло, что кудрявая девочка на обоих снимках — это мояпрабабушка Софья…

Из сеней послышалась возня, и там материализовался кот. Виду него был самый разбойничий, но очень довольный. Заметив меня, он облизнулся игордо прошел в комнату, держа хвост строго перпендикулярно полу. Однако такимвеличавым шагом он дошел только до середины комнаты, потому что внезапнозаметил мышь.

Мышь была явно близорука, иначе она не решилась бы выскочитьиз норки прямо на кота. От такой вопиющей наглости Багратион малость прибалдел,но тут же опомнился и бросился на несчастную с воинственным воплем. Однако тауспела опомниться на долю секунды раньше, поэтому Багратион закогтил пустоту.Усиленно работая лапами, мышь добралась до самого дальнего угла и стремительноскрылась в щели. Кот с разбегу проскочил в угол и стукнулся лбом о стенку,после чего разочарованно поглядел на меня.

— Ну что, — подначила я, — упустил? Как же тытак опростоволосился, а? Вроде бы серьезный, опытный котяра…

Багратион покаянно вздохнул и поскреб когтями пол. Но щельбыла для его лапы слишком узкая.

— Оставь мышь в покое! — рассердилась я. —Если не догнал, значит, такое ее мышиное счастье…

Но кот не хотел уступать. Он топтался в углу и решительноскреб половицу. Я махнула на паршивца рукой и продолжала уборку, как вдругполовица заходила ходуном, щель увеличилась, и лапа Багратиона застряла в ней.Кот заорал от испуга.