На край света - Владимир Кедров

— Не верю я, чтоб выжили мы здесь без людей, — настаивал Астафьев.

Старик Андреев слушал молча, опершись на рогатину и понурив голову…

Фомка с Сидоркой пошли высматривать звериные следы. Несколько человек пешнями и топорами вырубали на реке проруби. Остальные копали землянку.

Фомка с Сидоркой вернулись ни с чем. Они видели лишь следы волков. Утром подледную сеть вытянули пустую. Молча поели оленину, полученную от коряков.

Астафьев сосредоточенно смотрел в одну точку, напряженно думая. Вдруг он поднял голову и решительно обернулся к Дежневу.

— Есть у нас две оленьих туши, — начал он, — мы съедим их за три дня, пусть — за пять. А дальше?

— Рыбы наловить не можем, — подхватил один из анкудиновцев.

— Коли останемся здесь, сдохнем не с голоду, так от черной смерти.

— Нет, приказный, надо идти вверх искать людей.

— Бог мне судья, коль я неправ, — заговорил молчавший до того Афанасий Андреев, — только и я, Семен, решил искать людей. Жаль мне Бессона. Пропадет он здесь. Цинга его сгубит.

— Все равно — смерть, дядя Семен! — возбужденно вскричал Бессон Астафьев. — Здесь — верная. В пути — может быть…

Дежнев долго молчал, обдумывал.

— Я — приказный и могу запретить вам, — начал он тихо. — Но я не сделаю этого. Потому не сделаю, что сам не ведаю, сможем ли мы здесь прокормиться. Итак, говорю вам: идите. Мово совета на это нет. Запрета — тоже. Я останусь здесь.

Всего желавших идти набралось девять человек. Семеро из них — анкудиновцы.

— Добра не будет для тебя, Афанасий, с такой ватагой, — сказал Дежнев Андрееву. — Ладно. Уважу я тебя. Дам тебе троих из моих людей. Самых лучших. На них полагайся.

Дежнев закрыл глаза, думая.

— Фома! Сидорка! Ивашко! Хотите ли проводить ватагу торгового человека Андреева?

— Как прикажешь.

— Добро. Идите. Эту службу я вам сочту за две. Без вас они пропадут зараз. Тут надо и волчий зуб, и лисий хвост. Вы и зверя промыслите, и следы кочевий сыщете. А найдете людей, — следить, чтобы им никакого насильства от анкудиновцев не было. И в том вы мне ответите.

Взяв половину оленины, полученной от коряков, и лучшие лыжи, двенадцать человек двинулись вверх по Анадырю.

На второй день пути река круто повернула к югу, чтобы затем уклониться к юго-западу. Горы северного берега отодвинулись и сменились однообразной, слегка волнистой низменностью. К южному берегу приблизился хребет Рарыткин, тянувшийся с юго-запада. Этот хребет виднелся и от лагеря Дежнева, но теперь от него отделяла только река.

Наступал вечер; путники готовились к ночлегу, подыскав удобное место среди редкого тальника. Надрывный протяжный вой, колеблясь, пронесся над замерзшей тундрой. Ему ответил из наступавших сумерек другой, третий… Путники переглянулись.

— Волки…

С этой ночи стаи волков, насчитывавшие по десяти, двадцати и более голов, постоянно тревожили путников. Сначала их только отпугивали кострами и выстрелами. Но когда был съеден последний кусок оленины, первый же убитый волк был отбит у набросившейся было на него стаи, освежеван и съеден. Несколько дней поддерживаемые мясом путники делали по двадцати пяти — тридцати верст за день. Но запасы пришли к концу, силы пали, и ватага стала проходить в день лишь десять — пятнадцать верст.

На исходе девятого дня пути ватага добралась до места, прозванного Утесчиками. Здесь отрог горного хребта Полпола вплотную подошел к правому берегу реки и тянется вдоль него верст на пятнадцать. Круто обрываясь к реке, он образует высокие глинисто-сланцевые мысы. Обрывы Утесчиков местами краснели, местами белели, обнаруживая месторождения разноцветных глин.

Заночевать под Утесчиками не удалось: не было топлива. Пришлось перейти на левый низменный берег, чтобы расположиться там среди тальника.

Остатки волчьего мяса были съедены еще накануне. На ужин, а также и на завтрак следующим утром был только кипяток.

Серым морозным и ветреным утром мрачное шествие возобновилось.

— Ох, мочи нет! — вздохнул, останавливаясь, Афанасий Андреев.

Он грузно опустился на снег и откинулся с закрытыми глазами, хрипло дыша. Последние два перехода старик едва тащился в хвосте отряда. За ним шел лишь один Иван Зырянин, которого Фомка, возглавлявший теперь ватагу, поставил замыкающим.

Бессон Астафьев, шедший в нескольких шагах впереди Андреева, оглянулся. Увидев, что старик лежит, он вернулся и сел подле него на снег.

— Кажись, доехали, — сказал он, поглядев на Андреева.

Фомка вернул ватагу, и она столпилась вокруг отставших.

— Только вышли и снова стали, — недовольно проговорил один из анкудиновцев.

— Эдак мы и вовсе не доберемся, — мрачно добавил другой, костлявый мужик с редкой рыжеватой бородой.

— А куда ты думаешь без жратвы добраться? — набросился на него Сидорка. — Головой ли вы думали, когда уходили от приказного?

— Ведь лучше хотели сделать…

— Да уж куда как лучше сделали! Не чаем ноне, где и час часовать, а бог приведет, и ночь ночевать.

— Эх, не ладно получилось!..

— Лежали бы мы теперь у огня в землянке.

— Глядишь, рыба бы попалась…

— Да, — проговорил наконец Астафьев, — у нас было меньше смысла, чем в башке у тюленя.

— В вываренной башке, скажи, — ожесточенно пропищал Сидорка.

Средь людей, почуявших обреченность, воцарилось молчание.

Андреев открыл глаза, обвел отряд мутным взором и заговорил тихим голосом:

— Ребятушки, грех на мне. Мне, старому, лучше надо было умом раскинуть и не уходить от Дежнева.

Слезы побежали по щекам Бессона Астафьева. Он бросился к ногам старика.

— Нет! — с отчаянием вскричал он. — Это я… Это из-за меня ты, дяденька Афанасий, на погибель пошел. Ах я, несчастный!

Андреев положил руку ему на голову.

— Не тужи, Бессон. Долго я прожил и много людских ошибок видывал. И до нас люди ошибались и после нас будут то же делать. Коль я умру, беда не велика: пожил я. Довольно. Твоей молодой жизни жалко. И этих людей, что наше неразумие сюда от товарищей увело, их жалко.

Слушая разговор, Фомка молчал, опершись на рогатину, и только сопел. Но тут он откашлялся и решительно начал речь:

— Добро, милые, любезные люди. Вы разумеете, что ошибка вышла. А коль человек понял ошибку, да, упорства ради, все ложным путем идет, не подобен ли он ведмедю, что на рогатину прет и сам себя на нее насаживает? Так ведь то зверь неразумный! Человек же должон так: коль понял ошибку, — исправь ее!

— Как же исправить, дядя Фома? — спросил Астафьев. — Скажи!