Хозяйка Рима - Кейт Куинн

С этими словами Пенелопа возмущенно удалилась.

— Не находит себе места от горя, — задумчиво повторила я. — Но по кому его скорбь? По племяннице или любовнице?

— Я слышала, что она точно была его любовницей, — пожала плечами одна из прачек. — И вот теперь его гложет совесть, потому что он вынудил ее избавиться от ребенка.

— Но почему? — Я протянула руку под дождь. Проливные дожди в этом месяце окончательно испортили такой веселый праздник как Луперкалии. — Домициану нужен наследник. С какой стати ему приказывать ей вытравить плод? Да, она его племянница. Но уже были случаи, когда императоры брали в жены племянниц. При желании он мог бы заставить Сенат признать ее супругой, а ее ребенка — наследником.

— Значит, ему это было не нужно, — сделала вывод наша новая арфистка. — Императоры странные люди.

Это точно.

— Кисть частично утратит подвижность, — произнес лекарь, снимая повязку. — Особенно два крайних пальца. Похоже, им слишком досталось за последние годы. Скажи, сколько раз ты их ломал?

— Сказать по правде, не помню. — Арий принялся разминать руку.

— И что это было на этот раз? Рукоятка меча?

— Нет, шишка щита.

— Сочувствую, — вздохнул лекарь и нахмурился. — Советую тебе не напрягать руку еще пару недель. Иначе пальцы твои хрустнут и сломаются, словно сухие прутья.

— Не бойся, — Арий накрыл больную руку здоровой. — У меня сейчас передышка.

— И это правильно. Я слышал, будто император временно отменил все празднества и игры. Это так?

— Ммм…

— А все из-за его племянницы. Она была в Кремоне, и поскольку там стоит страшная жара, с похоронами нельзя было медлить. Говорят, император был вне себя от ярости, когда его племянница вернулась в Рим уже в погребальной урне.

Арий почему-то представил себе, как Домициан одним взмахом руки отшвыривает от себя урну с прахом, как она разбивается на мраморном полу, как рот его открывается в немом крике, как он, обезумев, опускается на колени и начинает трясущимися руками сгребать серый, маслянистый пепел. Арий поспешил прогнать от себя эту жуткую картину.

— Все? — спросил он у лекаря.

— Да-да, все. А теперь я должен тебя покинуть — дела не ждут. — Тем не менее он задержался и, покраснев, добавил: — Моя жена — твоя страстная поклонница. Ты не будешь возражать, если я…

— Поговори с ланистой.

Галлий заламывал бешеные деньги за небольшие деревянные медальоны с портретом на одной стороне и локоном волос на другой. Разумеется, волосы были не настоящие, — чаще всего прядь, срезанная с головы цирюльника, какого-нибудь раба или даже Геркулеса и перекрашенная в рыжий цвет.

— Любой, кто готов заплатить деньги за безделушку с твоим именем, приятель, достоин того, чтобы его самого хорошенько остригли, — сказал как-то раз ланиста. И в кои веки Арий с ним согласился.

— Она будет так рада! — тем временем продолжал восторгаться лекарь. — Она ужасно завидует мне всякий раз, когда меня отправляют тебя подлатать. Разговоры на эту тему длятся потом неделями. В общем, не напрягай руку. Дай ей отдохнуть. К следующим играм ты уже должен быть в форме. Будем надеяться, что император наконец выйдет из траура.

С этими словами лекарь поспешил прочь. Арий в задумчивости несколько раз сжал и разжал пальцы. Нет, они уже не такие гибкие, как прежде. Полностью выпрямить их ему уже никогда не удастся. Тем не менее они по-прежнему крепко сжимают рукоятку меча, а это самое главное. Если понадобится, за меч он сможет взяться уже завтра. Чтобы побеждать, ему не требовался отдых.

Тебе вообще ничего не нужно для победы, сукин ты сын. Эти его слова были обращены отнюдь не к лекарю. Ему в голову вновь пробрался император. Тотчас вспомнилось каменное выражение императорского лица во время его последнего выхода на арену, когда Домициан приказал стражникам привязать Арию за спину левую руку.

Вызов.

Что он тогда прочел в пристальном взгляде Домициана? Только ли вызов? Или что-то еще, похожее на страх.

— Страх? — помнится, воскликнул Геркулес, когда Арий признался ему в своих подозрениях. — С какой стати император Рима должен тебя бояться?

— Не знаю, — пожал плечами Арий. — Но мне почему-то так кажется.

— Ну хорошо. У него вон сколько подданных, с которыми он при желании может сделать все, что угодно, он же тратит свое время и силы на то, чтобы мучить тебя. Смотрю, ты с годами зазнался, Варвар.

Впрочем, карлик, похоже, прав. Вряд ли Домициан просыпается по ночам в холодном поту, потому что ему приснился гладиатор по имени Арий. Чего не сказать о нем самом. Ему постоянно снился Домициан, его непроницаемое румяное лицо, его невидимый глазу вызов.

Но не может же быть так, что всякий раз, когда он вставал с песка рядом с трупом своего последнего противника, воображение играло с ним злую шутку, и, поднимая глаза на императорскую ложу, он видел то, что в душе хотел увидеть?

— Ты еще жив? — казалось, говорил ему Домициан.

— Потому что ты желаешь моей смерти, — мысленно бросал он в ответ.

— Кто ты?

— Никто, — произнес Арий вслух, — никто, господин и бог.

И оскалился, словно хищник.

— Тебя в очередной раз ждет слава, дитя мое! — Ларций, сияя улыбкой, вошел в атрий, где я, под аккомпанемент лиры, упражнялась в исполнении новой песни. — Я получил приглашение из императорской канцелярии. Ты будешь услаждать слух императора на пиру в его честь, когда он на следующей неделе прибудет к нам в Брундизий. Нет, конечно, не ты одна. Там еще будут выступать жонглеры с Крита и оратор из Фив, и, разумеется, Клеопатра.

— Если там будет Клеопатра, на меня никто не обратит внимания.

Клеопатра была знаменитая танцовщица, по ней сходил с ума весь Брундизий. За свои выступления она заламывала заоблачные цены, а за более интимные услуги брала еще выше.

— Твой номер будет между рыбой и сыром, — согласился Ларций. — Однако любой, если он не глух, наверняка; поймет, что слышит дивный голос. Что бы ты хотела спеть, дитя мое? Думается, «Очи Кифары» слишком слащавы для императора. Может, лучше, «Справедливую богиню»?

— Нет, она слишком заумная, — улыбнулась я. — Он ведь воин и предпочитает что-нибудь незамысловатое.

— Тогда что-нибудь с припевом, чтобы зрители, которые, скорее всего, уже будут порядком навеселе, могли тебе подпевать. Нет, дитя мое, воинам никогда не оценить по достоинству твой талант.

Я позволила Ларцию самому подобрать мне песни, и когда назначенный вечер наступил, он заломил за каждый мой выход двойную цену. В конце концов, Пенелопа выставила его за дверь, чтобы он не мешал мне готовиться. В честь торжественного события я сняла с себя свое обычное серое платье и облачилась в черный индийский шелк с золотой каймой по подолу. Волосы я уложила в причудливую прическу, которую перевязала золотыми лентами, на руки надела золотые браслеты и для большей выразительности слегка подвела глаза. Этот наряд преобразил меня, превратил из рабыни по имени Тея в серьезную, сдержанную певицу по имени Афина. Иногда я смотрела на свое отражение в зеркале и не узнавала себя. Где та почерневшая от солнца девчонка, которая когда-то любила гладиатора? Я пыталась найти ее и не находила.