Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

class="p1">— Напиши там, как мы фельдфебеля нашего тут жалеем, — подсказал Кузнецов.

Андрей вскинулся:

— Зачем?

— Как это зачем? Для порядку, для жалости. Пусть о судьбе солдатской задумается…

Наконец Малыгин распрямил спину, посмотрел на Андрея:

— Ну? Чего же ты хотел обсказать Татьяне Анисимовне? Андрей посуровел лицом:

— Пиши… Папашу моего треклятого…

— Чего это ты так на родителя? — озадаченно уставился Малыгин, а Кузнецов присвистнул.

— Заслужил, — коротко бросил Кунгуров, хмуро повторил: Так и пиши… Папашу моего треклятого…

Малыгин взглянул на Кузнецова, но тот лишь плечами пожал, чего, дескать, поделаешь, пиши, раз говорят.

Кунгуров начал медленно, словно из него вытягивали слова, диктовать письмо. И то, о чем он рассказывал Татьяне, заставило его друзей умолкнуть, и, лишь когда он кивнул устало, но удовлетворенно и тихо проронил: «Всё», Малыгин спросил:

— Куда посылать-то?

— В Новониколаевск… Мамаша писала, Татьяна теперь в городе… На почте работает.

3

…Рана оказалась серьезней, чем Пётр поначалу подумал, но, распаленный перестрелкой, он все еще пытался идти самостоятельно.

Лишь у железнодорожной насыпи он упал, и в лес дружинники унесли его на руках. На какой-то полянке Николай Илюхин бросил на траву пиджак, Петра уложили, а один из дружинников, неразговорчивый Кеха, молча отодрал полосу от своей нательной рубахи. Спешить было некуда, разъяренная полиция явно искала дружинников по всему бору.

Лишь вечером Петра смогли перенести к тетке Агафье. Извещенный сыном, Илюхин-старший поднял с постели фельдшера, долго вел его ночными улицами. Фельдшер, к счастью, оказался либералом. Извлекая пулю из обеспамятевшего Петра, негромко бросал помогавшему ему Илюхину:

— За состояние больного… э-э-э… можно не беспокоиться… Потеря крови изрядная, но организм молодой, выдюжит… Но, конечно, покой, покой, покой… И э-э-э… Так сказать, врачебную тайну я блюсти могу… В полицию не побегу…

Илюхин извлек из кармана ассигнацию, фельдшер хмыкнул, но деньги взял и спрятал, не рассматривая.

Тьма…Тьма…

В темном тумане, во тьме серебрящейся, Пётр видел то незнакомого человека, посверкивающего золотым песне, то Катю, бросающую ему в лицо гневные слова. Он пытался что-то объяснить ей, но она убегала, лишь белая косынка мелькала где-то вдалеке. Он кричал, пытаясь догнать ее, но она исчезала… исчезала…

Когда Пётр, наконец, открыл глаза, над ним наклонился улыбающийся Тимофей Соколов.

— Ну как? — хмыкнул он.

— Ничего… вроде… — шевельнул губами Пётр.

— Вот и ладно, — с чуть заметной улыбкой как бы поддел Соколов. — Вставай поскорее на ноги. Дел невпроворот, каждый человек на счету.

— Ну уж…

— Вот тебе и ну уж!

— А я тут… — шепнул Пётр, смутился. — По горячке-то дури какой не нес?

— Дури не нес, — рассмеялся Соколов и добавил, подмигнув: — По Кате печалился, это было…

Как и обещал фельдшер, через две недели Пётр уже расхаживал по комнате, хотя выйти во двор и спуститься по крутым земляным ступеням к чахлым кустикам возле калитки еще не решался. Татьяна, которая все эти дни не отходила от брата, теперь приходила только вечерами. Выполняющий в ее отсутствие роль сиделки Николай с выздоровлением друга начал маяться, не зная, чем занять высвободившееся время. Соколов появлялся нечасто, и всякий раз ребята заводили разговор о своей снова неудавшейся попытке экспроприации, но Тимофей ловко уводил беседу в сторону.

Однако однажды он сам заговорил о делах:

— Я тут кое-что выяснил, — негромко, словно продолжая вслух скрытые размышления, проговорил он.

Пётр выжидательно поднял глаза, Николай нетерпеливо подался вперед. Соколов улыбнулся:

— Опоздание почтового поезда… Оно не было случайным… — лицо Соколова стало серьезным: — Через знакомого телеграфиста удалось выяснить, что поезд задержали на станции Кривощеково по распоряжению ротмистра Леонтовича…

— А это точно? — засомневался Пётр.

— Точнее не бывает, — кивнул Соколов. — Телеграфист слышал разговор между начальником конторы и стражниками, которые возмущались, что отправка денег к поезду задерживается. А начальник и посоветовал им обратиться к ротмистру, если они недовольны.

Пётр нахмурился:

— Выходит, и в первый раз с почтой сорвалось не случайно? Татьяна тогда сказала, что начальник не собирался отправлять деньги раньше времени, но ему приказали.

— Наверняка Леонтович придумал! — взорвался Николай. — Змеюка жандармская!

— Значит, кто-то Леонтовичу нашептывает? — Пётр взглянул на Соколова.

Соколов резко ответил:

— Вот именно: кто-то! Об эксе знали только мы пятеро. Ясно?

— Погодите, — быстро сказал Николай. — Если этот ротмистр такой умный, он вполне мог дотумкать и сам!

— Он хитрый, — Пётр покачал головой, вспоминая, сколько раз во время допроса Леонтович ставил его в тупик. — От такого можно всего ожидать.

— Хитрый, — невесело усмехнулся Тимофей. — В жандармерию дураков не берут, говорят, туда отбор серьезный — из сотни одного-двух принимают.

— Да ну? — удивленно выдохнул Николай.

— Вот тебе и ну. Они еще экзамены специальные сдают, чтобы нашего брата дурить правильнее да ловчее отлавливать.

Пётр упрямо склонил голову:

— Всё равно почту возьмем!

— Никаких почт! — прикрикнул Соколов.

Парни удивленно воззрились на него.

— Мне за этот экс уже так шею намылили, — сумрачно проговорил Тимофей. — Принято решение прекратить экспроприации.

— На кой черт тогда оружие добывали? — обиженно бросил Николай.

— Не кипятись! — остудил его Соколов. — Оружие пригодится. А сейчас есть задачи и более важные. Будешь доставлять из Томска литературу и прокламации.

На лице Николая появилось такое выражение, будто он хлебнул застоявшегося кислого кваса. Тимофей посмотрел сердито:

— Не морщись. Работа ответственная и связана с большим риском. За литературу, ежели полиции попадешься, законопатить надолго могут. Листовок самодержавие боится поболе револьверов, — он помолчал, повернулся к Петру: — А тебе поручено заниматься агитацией в эшелонах, идущих на позиции. Только меня просили тебя предупредить, чтобы на нашей станции ты этого не делал. Пока хвораешь, займись подготовкой, чтобы мог толково объяснить нашу позицию по отношению к этой войне. Солдаты — они народ ушлый, их с кондачка не возьмешь, ты должен говорить лучше, чем их командиры и попы.

Николай хмыкнул:

— Это он смогёт.

— Тебе тоже не помешало бы изучить наши брошюрки, — не без укора глянул на него Соколов.

Николай, не очень-то любивший чтение, отвернулся, словно и не расслышал этих слов. А Тимофей достал из-за пазухи несколько потрепанных газет и листовок, протянул Петру:

— Держи. Чтобы оба выучили, как «Отче наш»… Всё, друзья, пошел я.

Он уже взялся за ручку двери, когда Николай не выдержал:

— Расскажи. Как от полиции-то смылся?

— Любопытный ты, — обернулся Соколов. — Как, как! Ножками…

— Ага, ножками, — хмыкнул Николай. — Батя же сказал, что тебя в полицию таскали.

— Было дело, — нехотя подтвердил Соколов. — Опознание устроили, только что толку? Ни стражники, ни ямщики с перепугу никого и не запомнили… Пришлось меня отпустить, хотя ротмистр зубами очень скрипел.

— А стражники? — спросил Пётр. — Которых мы ранили? Они живы?

— Живы, — коротко ответил Соколов и