Мужайтесь и вооружайтесь! - Сергей Заплавный

Терпел Тырков, терпел — да и не вытерпел:

— Разбойники рядом, так песни пой, лошадь пристанет — выше хвост подвязывай. Так, что ли, Федор Алексеевич? Чем пустомелить, пошел бы ты… на другую сторону!

Годунов обиделся:

— Гонишь?

— Гоню! — подтвердил Тырков и, заметив, что один из возов задним колесом с причала съезжает, бросился к нему.

Но его опередил невысокий ухватистый ополченец с котомкой за плечами. Поднатужившись, он вытянул воз на прочное место.

Глянул Тырков: да это же Егорка Сирота. Молчком появился. Будто и не отставал никогда.

«Все повторяется, — пришло на ум Тыркову. — Сначала Харлам Гришаков, повидав приемных ребятишек в Усолье, в нужный час нас на Каме догнал, теперь Егорий, схоронив Лушу, ко времени на Унжинскую переправу подоспел. Сто́ющие люди. С Божией помощью наше ополчение еще на одного ратника больше стало, а дорога еще на один день укоротилась. Правильно говорят: кто в дороге не бывал, тот света не видал…».

К тому времени, когда в Ярославль наконец-то пожаловало посольство из Великого Новгорода, на переговоры с ним съехались представители Ростовского, Костромского, Галичского, Бежецкого, Пошехонского, Переяславского, Суздальского, Владимирского и других уездов, вставших заодно с нижегородским ополчением. Как и предлагал Совет земли, выбраны они были изо всяких чинов по человеку, по два, а то и по три.

Против ожиданий прибыло их так много, что съезжая изба, где они собрались накануне посольской встречи, едва вместила все это шумное многоликое общество. Ярославцам, принимающим их, пришлось потесниться, а приказных дьяков Петра Третьякова, Савву Романчукова и Кирилу Федорова и вовсе на крыльцо выпроводить.

Без лишних слов собравшиеся решили поставить во челе переговоров с новгородцами князя Дмитрия Пожарского, а в товарищи ему выкрикнули самых знатных и родовитых членов Совета всей земли — бояр Василия Морозова, Владимира Долгорукого и окольничего Семена Головина.

Бояре предчувствовали, что так оно и будет, однако, отправляясь на посад, в глубине души все же надеялись, что имя захудалого князя-выскочки, страдающего к тому же черной немочью, прозвучит после их имен.

«Ну что ж, — вымученно улыбаясь посланцам городов, думали они. — Еще не все потеряно. В этой душной клети, где всякая мелочь смеет себя с нами запанибрата держать, Пожарский для нее — свет в окошке. Но с новгородскими-то послами мы не здесь встречаться будем, а в кремлевских хоромах. Посмотрим, как они себя там поведут. И не такие людишки в робость перед богатством и могуществом власти впадали. А эти чем лучше?.. Пожарский тоже хоть и князь, но мужицкой закваски. Это на посаде да на ратных станах он чувствует себя, как рыба в воде, а в кремле и маху дать может. Волноваться болезному вредно. Вот и надо ему волненье устроить, но с умом, без грубости. А там вожжи из рук у него перехватывай и посольскую колымагу к полной дружбе со шведами правь! Без их содействия ляхов из Москвы навряд ли выгонишь, а достойного поставленника на русское царство из других влиятельных государств едва ли сыщешь…».

Пока Морозов и Долгорукий этими мыслями себя тешили, Семен Головин решил действовать. Выждав подходящую минуту, он взял слово.

— Коли новгородцы себя отдельным государством перед нами объявили, то и у нас в Ярославле ныне великое государство собралось, — обежав многозначительным взглядом уездных представителей, задушевно начал он. — Мы с вами сего дня и есть Московское государство! Вон сколько городов своих лучших сынов для большого совета сюда прислали. Вместе мы в силах тому посодействовать, чтобы два наших распавшихся по воле судьбы государства снова едиными и нерушимыми стали. Тут разные пути могут быть, но ни один из них мимо того не пройдет, об чем Великий Новгород со Шведским королевством честным договором скрепился. Вот я и хочу единодушно избранного нами вожатая, князя Пожарского, спросить, какая у него линия на этот счет будет? К чему готовиться, Дмитрий Михайлович, скажи прямо, уважь и наставь.

— Изволь, Семен Васильевич, я отвечу, — нахмурился Пожарский. — Высоких слов ты тут много сказал, да не все к месту. Разве можно договор, под насилием писаный, честным назвать? Спору нет, скрепляться нам с Новгородом надо, но к своей, а не к чужой пользе. Как думаешь, что для нас сейчас самое главное? Молчишь? Ну так я за тебя скажу. По-твоему главное — шведского принца Карлуса-Филиппа на новгородский престол дождаться. А по-моему — перемирие на новгородском рубеже удержать, как мы его до сей поры удерживали, и не дать северные русские города в подчинение тем, кто готов иноземцам в рот заглядывать. У меня линия простая: на чужое не зариться, но и своего ни под каким предлогом не отдавать. У глупости или благодушия плохие последствия бывают. Тебе ли этого не знать? Ведь ты на посольских делах зубы съел.

— Не вежливо говоришь, князь, — укорил его Головин, всем своим видом показывая, что такого обращения не заслуживает. — В глупости уличаешь. Про зубы какие-то вспомнил. А я к тебе с великой почестью…

— И я к тебе, Семен Васильевич. Это у меня голос такой, что невежливым кажется. Зато за слова головой ручаюсь. Но ежели я не прав, поправь бога ради. Разве не ты с дьяком Сыдавным-Васильевым три года назад договор о военной помощи со шведами в Выборг заключать ездил?

— Ну, я. А что тут такого? — пожал плечами Головин.

— Ровным счетом ничего… Если не считать, что по этому договору Москва права на Ливонию потеряла, шведскую деньгу у себя запустила, а Карелу с уездом за здорово живешь королю Карлу сдала. Где это видано, чтобы города за пустые обещания дарить? Это ведь не яблоки и груши, не подаяние сирым и убогим, а судьбы людей, государское достоинство и завтрашний день, в который чересчур щедрой рукой нельзя залазить.

В земской избе повисла мертвая тишина. А Кирила Федоров, к этому времени переместившийся с крыльца внутрь помещения, мысленно присвистнул: «Так вот кто шведский капкан помогал настраивать — Семен Головин и Сыдавный-Васильев! То-то они мне сразу не поглянулись… А Пожарский возле себя их держит. Это как понимать? Знает и терпит. С таким терпением горшок рассядется, да ему же на голову…».

— На меня цареву вину не сваливай! — грозно потребовал у Пожарского Семен Головин. — Я на том посольстве все по слову Василия Шуйского делал. Выше него не прыгнешь.

— Общие указания он тебе дал, не спорю, но пределы уступок ты уже на месте решал. Так? — Так! Ну и расширил их по доброте душевной. Легко дарить шубу с чужого плеча, а ты с себя сними, тогда и поймешь, что у всего своя цена есть. О ней-то в первую голову и думать надо.

— Все это пустые домыслы. Их ты ничем не докажешь, — скривил губы Головин. — Зачем прошлое ворошить? Оно ведь и укусить может.

— Тогда пусть сейчас кусает! А завтра нас непростой разговор с новгородцами ждет. Вот я и хочу тебя, Семен Васильевич, настоятельно попросить, чтобы ты вперед с дружбой к шведам не забегал, каждый свой шаг, как следует, обдумывал. Да и всем нам этого правила надо держаться.