Женщина и мужчины - Мануэла Гретковска

Она взглянула в приемную. В это время там уже никого не должно было быть. Но в ванной горел свет, из крана текла вода. Стул прикрывала знакомая джинсовая куртка, из-под которой выглядывали розы.

– Яцек?

– Сюрприз! – отозвался он из ванной. – Я приглашаю тебя на ужин.

Клара отстучала SMS Юлеку: «Не смогу».

– Почему? – спросил он уже по телефону.

Вошел Яцек с букетом.

– Сегодня я не принимаю, уже поздно. Позвоните завтра, – произнесла она преувеличенно сухо.

– Но я уже у кабинета! – настаивал Юлек.

– Категорически – нет.

– Он там, с тобой, да?… Ну хотя бы пропиши мне что-нибудь обезболивающее, – дрогнувшим голосом попросил Юлек.

Яцек был в отменном настроении: встреча с инвесторами прошла удачно, он сумел заинтересовать их своим проектом и теперь излучал успех. Он больше не зажимался в себе – говорил громко и радостно, нюхая розы:

– Я снова ощущаю запахи!

Он спускался следом за ней по лестнице, не обращая внимания на то, что Клара почему-то не разделяет его энтузиазма. Не поднимая головы, она прошла мимо машины Юлека, обсыпанной лепестками цветущих деревьев. Каждый белый лепесток по отдельности впечатывался в ее сознание.

Машина внезапно тронулась от бордюра, чуть было не задев их.

– Идиот! – Яцек заслонил Клару от воздушной волны, но порывом вывернувшим наизнанку Кларин плащ, вырывало из рук букет, направляя цветы к солнцу.

Она уговорила Яцека провести вечер дома. По пути он купил несколько бутылок хорошего красного вина, и они сели у кухонного стола, словно готовясь к поединку – кто больше выпьет. Клара намеревалась быстро напиться и лечь спать. Яцек наливал вино, будто совершал священнодействие, восхищаясь его ароматом и цветом.

– Попробуй, – подал он ей бокал с более темным напитком.

Ей было все равно, что пить – великолепное бургундское или итальянскую «болтушку». Напиться не удавалось. Клара была трезва до мозга костей.

– «Вкус вина чувствуется сердцем, а не желудком», – прочитал Яцек на рекламном ярлыке, прикрепленном к бутылке.

– За что мы пьем? – равнодушно спросила Клара.

– За горящую ригу! – звякнул он бокалом. – Пим-пам-пам, «Golden brown»,[78]ла-ла, вот наша песня! – Он подбирал звуки, стуча штопором по бутылке, потом принялся передразнивать фирмачей, с которыми вел сегодня переговоры: – «Да что вы говорите? Часовенка? Деревянная? Даром? А перед домом – статуя святого? О, это очень оригинальное предложение».

Клара наконец напилась и теперь смотрела на Яцека сквозь пустой бокал. Ей казалось, что он только спереди Яцек, а сзади – фанера. Бутылки стояли в ряд, штрих-кодами к стене. «Обо всем-то я должна помнить: и о том, и о сем… А я не хочу! Не хочу каждый день пробираться сквозь частокол его чудачеств! Я хочу жить! – жаловалась она себе. – Право же, Клара, не надо пафоса! – Более трезвая ипостась ее натуры убеждала ту, что была пьянее. – Не вытаскивай на свет Божий эту историю многолетней давности».

Она никогда не рассказывала мужу о том претенциозном голосочке, просившем позвать к телефону «пана Яцека». Потом были другие телефонные звонки и молчание в трубке. Клара выбросила их из памяти, как выбросила бы чужие письма, случайно попавшие ей в руки, – быть может, любовные, а может, и вовсе невинные. Она предпочла не лезть Яцеку в душу, не расспрашивать его. «Поэтому сдайся, Клара: поводов у тебя нет. Впрочем, один-то есть, но этого ты ему не назовешь… "Ты – не Юлек. Хуже того: если бы не Юлек, я бы и не заметила, что не люблю тебя. Если бы не смерть матери – возможно, я бы никогда не была с тобой. Но я была вдвойне одинока: меня оставил отец, потом оставила мать. Я была ребенком – вдвойне ребенком. Один ребенок во мне вырос, пошел работать и заработал на отличный кабинет, а второго взял под опеку ты. Вот почему мы не завели настоящего ребенка… Браво, Клара, дитятко, я тобой займусь, я тебе помогу", – подражала она тону Яцека. – А я теперь кем должна быть для тебя? Матерью? Нянечкой на время твоей болезни? Но я не узнаю тебя… Я предпочла бы быть тебе чужой».

– Чонок, ты хорошо себя чувствуешь?

– Нет.

– И это после двух бокалов?

«Меня тошнит… Нет, не потому, что я должна ему сейчас сказать…»

Клара бросилась в ванную. Она не успела убрать волосы с лица и обрызгала их рвотой, пока стояла на коленях перед унитазом. Затем она вымыла голову, высушила феном. Долго скоблила щеткой зубы и, все еще ощущая смрад, еще раз вымыла волосы.

– Клара, что с тобой?

Она сидела на ванне, не включая фен.

– Мне надо побыть одной.

– Понял. – Яцек скрылся в дверях.

– Нет, Яцек. Совсем одной. Я должна задуматься.

– Над чем?

– Над собой.

– У тебя кто-то есть… кто-то, с кем ты?… – До него понемногу начинало доходить.

Он сжал кулаки, будто наклоняясь, выдвинул вперед ногу в сандалии, затем другую… Казалось, сейчас он доберется до Клары и толкнет ее в пустую ванну. Чтобы ничего больше не говорила.

– Разве я тебя о чем-то спрашивала, когда ты ездил по всей Польше? Ты так хотел.

– Но я никого…

– Нет. Я должна поразмыслить… Твоя депрессия… многое изменила.

– Клара… я лее тебя просил… Это не зависело от меня.

Он не готов был в чем-то убеждать ее. У него не было обдуманных, распечатанных на бумаге аргументов. Но для него было очевидно, что они перестали быть парой – Яцеком и Кларой. Теперь Клара была против Яцека.

– Что-то нет, а что-то и зависело. – Она дрожала, ощущая, как холодная вода с мокрых волос бежит по спине.

– Например?

– Ты выздоровел. Я тоже должна прийти в себя. Позволь мне… – Ее храбрость, кажется, исчерпывалась.

– Позволить что?

– Я должна подумать.

Она включила фен. Теплый воздух ударил ей в лицо. Последних ее слов Яцек не расслышал. Он чувствовал, что вообще не расслышал того, что было под спудом, о чем в действительности говорила Клара. В ее глазах отражался холодный блеск зеркала. Она разделяла щеткой каштановые пряди и подносила их к воющей воздушной струе.

«Что же я за муж такой глухой? – пошатнулся он в прихожей. – Вероятно, я не гожусь в мужья… Вырву себе сердце и мозг и буду, как мой отец, шаркая, слоняться от кухни к скверику, а там и на кладбище. Вот, я уже глух, уже один раз обанкротился…» В памяти навязчиво всплывала строка из древних поучений Витрувия: «Архитектором способен быть только человек с абсолютным слухом». В древности архитектор следил за работой осадных машин, которые метали камни. Два каната пусковой установки должны были быть натянуты одинаково; степень натяжения каждого проверяли, ударяя по ним, как по струнам. Канаты вили из самого надежного и эластичного материала – женских волос. «А я ничего не слышал. Глухой муж, глухой архитектор». – Яцек зашел в кухню и налил себе еще вина.