Мельпомена - Александр Девятов

все? – недоумевал Филипп. – Признаться, после вчерашнего разговора, я ожидал куда более развернутой рецензии. Все настолько плохо?

– Ну что Вы! – воодушевился собеседник. – Это просто прекрасно! Я полагал, что Вы и сами это знаете, ведь это настолько очевидно, потому и не стал ничего говорить…

– Как видишь, – приподнялся на матраце автор, – это не очевидно ни мне, ни, как мне кажется, кому бы то ни было еще, окромя тебя, мой юный друг.

– Этот финал по-настоящему стоящий, мсье Лавуан, – никак не мог угомониться Рене. – Именно таким он и должен был быть: темным, пугающим, но от того не менее захватывающим и показывающим всю неполноценность нашего с Вами общества! Это не просто хорошо – это гениально!

– История сама подкидывает нам идеи, – Лавуан поднялся с лежанки и направился к графину, чтобы налить себе воды. – Порой нужно лишь уметь слушать и запоминать, а потом так же бережно и кропотливо переносить все на бумагу. Зачастую реальная история куда интереснее выдумки. И куда поучительней…

– Все так, – закивал Рене. – И тем не менее, Ваш рассказ разнится с жизнью и смертью Жанны д’Арк.

– Это плохо?

– Нет, даже наоборот. Все знают эту историю. Если бы Вы просто переписали университетские учебники, всем было бы скучно. А здесь Вы угодите и просвещенной публике, чувствующей, как Вы отсылаете ее к реально произошедшим событиям, и в то же время, научите здравой морали менее эрудированную часть общества. С какой стороны ни посмотри – этот финал лучший!

Филипп слушал рецензию очень внимательно. Он не был уверен, что все сказанное вышло у него намеренно, что изначальный финал был выверен до мельчайших деталей и рассчитан, подобно математической задачке, но был приятно удивлен воодушевленной натуре. И действительно, в который раз доказываю сам себе, что после написания произведения автор, каким бы маститым он ни был, более полноправным хозяином своему творению не является. Мысли, сказанные одним человеком, интерпретируются другим в одном лишь ему угодном ключе, а затем передаются третьим лицам, где связь действительного смысла произведения, зачастую пропадает, если, конечно, в тексте есть хоть сколько-нибудь смысла и глубины.

– Признаться, я мог бы разговаривать о Вашей пьесе дни напролет, мсье Лавуан, – засобирался куда-то Рене. – Однако, сегодня я должен спешить.

– Попробую угадать, – уставшим голосом произнес Филипп, – атаманша дала новое, невероятно важное, поручение?

– Именно так, – грустно ответил мальчик. – Нужно поехать в город за некоторыми припасами. Не люблю я это дело, – Рене всем своим видом показывал, что данное поручение ему не по душе, но с ситуацией ничего поделать, увы, не может.

– Неужто никого другого в лагере не нашлось? – возмутился Филипп.

– Все обязанности мы стараемся выполнять по строгой очередности, – оправдывался Рене. – Это честно…

– Но совершенно глупо, – писатель закатил глаза. – Очевидно, что одна работа, какой бы трудной или легкой она ни была, больше подходит одним, тогда как другая – другим. Зачем посылать мальчика с чешуей на коже в людное место?

На последнем своем предложении Филипп невольно остановился, поняв по погрустневшему лицу собеседника, что своими словами задел того за живое. В душе Лавуан искренне сокрушался о сказанном, не только потому, что обидел юнца, но и потому, что появилась еще одна причина себя в чем-то корить.

– Я не жалуюсь, мсье Лавуан, – вздохнул Рене. – Эти обязанности – небольшая плата за возможность находится здесь. Поэтому, я откланяюсь, – Рене действительно поклонился.

Во всей напускной вежливости, что так страстно показывал мальчик, было что-то неестественное и от того жуткое. Наверняка он просто видел, как общаются взрослые горожане, и копирует их поведение. Возможно диалог здешних гостей так впечатлил его, что он решил во всем им подражать, не вполне притом понимая что и как делать. Пока Филипп предался долгим думам о влиянии общества на конкретную личность, Рене успел выпорхнуть из шалаша и скрыться в известном направлении.

Поток мыслей завел Лавуана, как это частенько с ним бывало, к его собственным проблемам. Помимо Мелани, постоянно ютившейся в неспокойной голове писателя, вспомнилась и Фрида с ее простотой, и принципиальный Жак, и глупый Пьер, и мсье Гобер со своей жадностью и дальновидностью. По всему этому миру, каким бы уродливым в глазах героя он ни был, Лавуан искренне скучал. К тому же, новая жизнь, которая началась лишь здесь – в этом цирке, никак не могла затмить старую, пусть и привносила новые краски. Филиппу казалось, быть может после вчерашнего разговора у костра, что просто убежать от проблем – не выход, что единственным верным решением было бы все вопросы закрыть раз и навсегда. Нужно попасть в город…

С этой мыслью писатель, спешно собрав свои вещи в старую, но столь родную сумку, побежал было к повозкам, где наверняка уже готовился к отправлению Рене, но напоролся на старое зеркало, где увидел свое отражение. Сначала Филипп себя не узнал. Худоба стала еще выразительней из-за долгого пребывания на тюремном пайке. Скулы виднелись четче обычного, хотя раньше Лавуан, да и все его окружение, были убеждены, что это невозможно. Остроту лица скрывала сильно отросшая и неухоженная черная борода, в которой, наверняка, должны были уже завестись паразиты из-за отсутствия должной гигиены. На голове, впрочем, герой волосы стриг, и они отрасли не так сильно, как могли бы. Филипп стриг их не из эстетических соображений, но из сугубо практических: волосы то и дело лезли ему в глаза, пока он писал, и, не сумев выносить этого издевательства долго, он избавился от проблемы. Только по коротким, по обычаю плохо ухоженным волосам Лавуана и можно было еще узнать. Какой ужас.

Разглядывание самого себя заняло несколько минут. Человек со стороны мог признать Филиппа сущим нарциссом, не способным оторвать взгляда от своего отражения в зеркале. Но, надеюсь, всем присутствующим ясно, что Лавуан просто пребывал в ужасе от своего нового образа. Так нельзя показываться на людях… Что обо мне подумают? Нет, нужно привести себя в порядок и потом отправляться в путь. Может быть завтра… Или через неделю.

Филипп потряс головой. Последняя мысль напугала его. Нет. Я еду сейчас, или не поеду вовсе. Все должно закончиться как можно раньше. Это «все» было весьма абстрактной не до конца сформировавшейся идеей в голове писателя. Его просто с неотвратимой силой тянуло обратно.

Лавуан продолжил свой путь к конюшне. По дороге многие здоровались с ним и спрашивали о самочувствии, но в ответ слышали лишь односложные ответы, да махи руками. Сейчас Филиппу было не до этих любезностей. На месте отправки кибиток стояло по меньшей мере десять человек, провожавших Рене