Королева Юга - Артуро Перес-Реверте

Мне никому ничего не нужно объяснять. Никого ни в чем убеждать. Никому ничего доказывать.

— Ты так и не сказала мне, чего ради я сюда приехала, — сказала она.

Пати пожала плечами. Солнце уже опускалось к горизонту воспламеняя воздух, наполняя его багровым светом, в котором, казалось, горели ее короткие светлые волосы.

— Всему свое время. — Она сощурилась, глядя вдаль. — Пока отдыхай, развлекайся, а после скажешь, как тебе все это понравилось.

Может, все очень просто, подумала Тереса. Может, все дело во власти. Лейтенант, которому некем командовать, отставной генерал, о чьих заслугах все успели забыть. Может, она попросила меня приехать потому, что я нужна ей. Потому что я уважаю ее, и знала ее последние полтора года жизни, а они нет. Для них она всего лишь барышня, сбившаяся с пути, паршивая овца, которую терпят и принимают только потому, что она той же породы: ведь бывают же выводки и семьи, которые прилюдно никогда не отвергают своих, даже если ненавидят и презирают их. Может, поэтому она нуждается в том, кто был бы рядом. В свидетеле. Который знал бы и смотрел, хоть и молча. Ведь жизнь, по сути своей, очень проста: в ней есть люди, с которыми приходится разговаривать, пока пьешь свою рюмку, и люди, с которыми можно часами пить молча, как это делал Блондин Давила в той таверне в Кульякане. Есть люди, знающие или чувствующие так, что с ними слова становятся не нужны, и люди, которые якобы рядом с тобой, хотя на самом деле они совсем не рядом, а просто так — присутствуют. И, пожалуй, в нашем случае все обстоит именно так, хотя бог весть к чему это может нас привести. К какому новому варианту одиночества.

— Твое здоровье, Лейтенант.

— Твое здоровье, Мексиканка.

Они чокнулись. Тереса, наслаждаясь ароматом текилы, огляделась по сторонам. Среди группы людей, болтавших возле бассейна, она заметила очень высокого — выше всех — молодого человека. Стройный, с иссиня-черными волосами, гладко зачесанными назад с помощью геля, длинными и курчавыми на затылке. В темном костюме, белой рубашке без галстука, блестящих черных туфлях. Выступающая нижняя челюсть и крупный, с заметной горбинкой нос придавали ему сходство с тощим орлом. С теми аристократами, идальго и прочими — в конце концов, что-то ведь произвело впечатление на Малинче[58], — какими она представляла себе испанцев раньше и каких наверняка почти никогда не существовало.

— Тут есть симпатичные люди, — сказала она.

Пати обернулась, взглянула туда же и скептически хмыкнула:

— А по-моему, все они просто куча мусора.

— Но они же твои друзья.

— У меня нет друзей, коллега.

В ее голове, как в прежние времена, звякнул металл.

Сейчас она больше походила на ту женщину, которую Тереса знала в Эль-Пуэрто. На Лейтенанта О’Фаррелл.

— Черт побери, — усмехнулась Тереса полусерьезно, полунасмешливо. — А я думала, мы с тобой подруги.

Пати молча взглянула на нее и отхлебнула из стакана. Ее глаза в сеточке мелких морщинок, казалось, смеялись. Но она допила, поставила стакан на стол и поднесла к губам сигарету, так и не промолвив ни слова.

— Ну, во всяком случае, — сказала Тереса, выждав пару секунд, — музыка здесь хорошая, дом красивый. В общем, приезжать стоило.

Она рассеянно смотрела на мужчину с орлиным лицом, и Пати снова проследила за ее взглядом.

— Правда?.. Надеюсь, ты не удовольствуешься такой малостью. Потому что все это просто мелочь по сравнению с тем, что можно получить.

* * *

В темноте заливались сотни сверчков. Всходила роскошная луна, озаряя виноградные лозы, серебря каждый листок, и тропинка, вьющаяся под их ногами, казалась белой. Вдали поблескивали огни усадьбы. В огромном доме уже давно все было прибрано и воцарилась тишина. Последние гости откланялись, сестры и деверь Пати отправились обратно в Херес после пустого, вымученного прощального разговора на террасе, при котором все испытывали неловкость и никто — Лейтенант оказалась права во всем — ни словом, ни намеком не упомянул о трех годах, проведенных ею в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария. Тереса, которую Пати пригласила остаться ночевать, ломала себе голову, силясь догадаться, что, черт возьми, замышляет ее бывшая сокамерница.

Обе выпили много, но недостаточно. И в конце концов, спустившись с крыльца, пошли по извилистой тропинке в поля. А перед этим, пока безмолвные служанки прибирались после праздника, Пати ненадолго исчезла и снова появилась — сюрприз! — с граммом белого порошка, который очень скоро, превратившись в дорожки на стеклянной столешнице, прогнал хмель и вернул им ясность мысли. Это было замечательно, и Тереса сумела оценить сюрприз по достоинству — тем более, это был ее первый «белый вздох» за все время после выхода из Эль-Пуэрто.

— Просто слов нет, подружка, — пробормотала она. — Просто нет слов.

А потом, бодрые и свежие, будто день только начинался, они неторопливо зашагали по тропинке в темные поля. Куда глаза глядят.

— Для того, что я собираюсь тебе сказать, мне нужно, чтобы у тебя была ясная голова, — сказала Пати, опять ставшая той, прежней.

— Она у меня совершенно ясная, — ответила Тереса и приготовилась слушать. Она успела опорожнить еще один стакан текилы, но его уже не было в руке, потому что она выронила его где-то по дороге. И вообще, размышляла она, сама не зная, какие у нее причины для подобных выводов, очень похоже, что мне снова хорошо.

Мне вдруг снова стало хорошо в собственной шкуре.

Ни мыслей, ни воспоминаний. Только эта огромная — словно вечная — ночь и знакомый голос, произносящий слова негромко, будто кто-то мог подслушивать их, укрывшись где-нибудь в этом странном свете, серебрящем бескрайние виноградники. А еще треск сверчков, звук шагов подруги и прикосновение босых ног — туфли на высоком каблуке она оставила на крыльце — к утоптанной земле тропинки.

— Вот такая история, — закончила Пати.

Не собираюсь я думать сейчас о твоей истории, мысленно возразила ей Тереса. Ни думать, ни обмозговывать, ни анализировать чего бы то ни было этой ночью, пока длится темнота и вверху есть звезды, и от текилы и порошка мне так хорошо — в первый раз за столько времени. И я не знаю, почему ты тянула со всем этим до сегодняшнего дня, как не знаю, на что ты рассчитываешь. Я слушала тебя, как слушают сказку. И по мне лучше, чтобы это было именно сказкой, потому что отнесись я к твоим словам иначе, мне придется согласиться с тем, что существует слово «завтра» и существует слово «будущее»; а сегодня ночью, бредя по тропинке в этих полях, которые принадлежат тебе, или твоей семье, или черт знает кому, но наверняка стоят целую уйму денег, я не прошу у жизни ничего особенного. Так что давай будем считать, что ты рассказала мне красивую историю, или, вернее, рассказала то, на что намекала, еще когда мы жили в одной камере. А потом я пойду спать, а завтра, когда в лицо ударит свет, будет другой день.